22.11.2019, 15:44 Попасть в кадровый резерв на загранкомандировки было мечтой любого советского инженера. И в 84-м году эта мечта для меня сбылась: посылают в ГДР на два года с семьей – обслуживать вычислительные комплексы воронежского завода «Процессор» на предприятии «Карл Цейс Йена». ГДР по престижности командировок стояла на втором месте после Финляндии. Моего друга определили в Польшу на два года, тоже с женой и ребенком, и они к этому готовились со всею приятностью.
Однако поездка наша зависла: врачи не желали выпускать за границу 5-летнего сына Сашку – диатез, а взятки давать мы не умели. Больше года мыкались по докторам и даже смирились, что не поедем, стали ждать второго ребенка, а потом вдруг проблемы разрешились, и нам включили зеленый свет.
С голодного края
На вокзале Воронеж-1 нас провожали в Москву родители и друзья. Вздыхали, поглядывая на живот сильно беременной жены моей, и на Сашка, которого обе бабушки с полным на то основанием называли шилом. Теща сказала Оле, утирая слезу: «На муки едешь…» Родители наши боялись, особенно – «недобитых фашистов»; мол, зарежут в роддоме. И мы обещали им, что рожать Оля будет в больнице советского гарнизона в Йене.
В Москве действительно были муки. Например, мы не смогли купить там вечером молока для каши сыну – нету-с. А толстую папку документов, которая целый год была барьером на пути нашем в ГДР, в министерстве и смотреть не стали – просто смахнули со стола в ящик, и дело с концом.
Напряг кончился в Берлине, будто шторки отдернули. В воскресенье мы бродили по городу, разглядывая витрины закрытых магазинов, и чувствовали себя, как в цветочном городе из «Приключений Незнайки». Бездна отделяла нас от родного Воронежа, где мы затемно вставали в очередь за маслом и молоком у закрытого гастронома, ездили в спецмагазин за докторской колбасой и гречкой – по рецепту врача для тещи, которой «повезло» быть диабетиком; здесь же проблема была в другом – как сориентироваться в изобилии. Не только с едой, но и с одеждой-обувью, и вообще.
Уже потом, когда мы вернулись домой с новым человечком, лапушкой-дочкой, к жене постоянно подходили люди знакомые и не очень – насчет того, чтоб им подарили или продали детские вещи, когда сын и дочь вырастут из них. Мы и сами надолго приоделись и отправляли в Воронеж посылки. Шли они, как и письма, месяцами и добирались потрепанными, а то и обкраденными. Либо вовсе не доходили.
«Карл Цейс» поселил нас в трехкомнатной квартире – неслыханная роскошь для советского инженера, привыкшего жить с женой, ребенком и родителями жены в двухкомнатной хрущевке (и ведь это не казалось теснотой!); в немецкой же «трешке» мы поначалу просто терялись.
Не надо кричать!
Коллеги-немцы в лаборатории завода удивлялись нашему намерению рожать в гарнизоне – да что вы, у нас прекрасная клиника! И в конце концов убедили. Роддом оказался совсем иным, чем воронежский. Когда начались роды и я по бумажке вызвал «скорую», приехал один водитель и удивился моему желанию сопровождать жену. Но – не возражал. Довез, и медики увели ее. А мы с сыном поехали домой, и оттуда я регулярно названивал по бумажке в клинику: ну как, мол?
Когда родился ребенок, мне не сказали, сын или дочь – там это не принято, а предложили навестить жену, и я удивился: что, стоять под окнами и кричать: "Оля! Оля! Ну как?" Оказалось, можно пройти в палату к жене, а на новорожденную девочку посмотреть через стекло в специальной палате, где все стерильно.
Поразительно, но в том роддоме я не слышал криков женщин. Почему-то не орут они благим матом, как наши. И не лежат в постелях, страдая: медсестры велят им ходить по коридору туда-сюда. Но по видеокамерам неотрывно за ними следят и, чуть что, кладут под приборы и проверяют, не пора ли?
В лаборатории «Карл Цейса» нам рассказали, что роды бывают тяжелыми и без криков с благим матом не обходится, но в основном хороший уход и присмотр максимально облегчают стресс и боли.
Роды прошли прекрасно. Носить что-нибудь вкусненькое в роддом не пришлось, жена отказалась: всего ей хватает. Немецкого куратора я спросил, что дарят в роддоме при выписке женщин, и он удивился: ничего. Я настаивал. Нет, вы можете принести торт или шоколадку, но вообще-то у нас так не делают. Но мы сделали, и ничего.
Потом уже одна немка из нашей лаборатории ушла в декрет, а через месяц после родов вышла на работу. Мы с напарником пристали к ней: "Зигрюнд, а что, у вас нет послеродового отпуска?" – "Есть". – "А зачем вы на работу вышли, если отпуск оплачивают?!"
Ее ответ потряс: ну, я же не смогу обеспечить ребенку такой уход и присмотр, какой будет у него в яслях!
Мы не раз видели в Йене, как детишек гуляют в специальных тележках по шесть человек, и на каждую группу – нянечка и воспитатель.
Еще один штрих: мы с женой на двоих вылечили в йенской клинике одиннадцать зубов, и многие пломбы стоят до сих пор. После советской стоматологии, с муками лишившей нас почти стольких же зубов, мы выразили восхищение переводчице, но она огорошила нас: да что вы, в ГДР по сравнению с ФРГ стоматология – каменный век…
А какой же век был в СССР, где бормашина воспринималась как орудие пыток?
Ветер перемен
В Йене мы регулярно общались с десятком русских женщин, вышедших замуж за немцев. Все эти дамы были разведены, но ни одна не стремилась вернуться на родину. Их дети были немцами, и государство обеспечивало им и их матерям комфортную и безмятежную жизнь – квартирой, пособиями, льготами и прочими знаками внимания. Они иногда оставляли нам своих детей, а взамен помогали общаться с соседями и прочим окружающим миром, вплоть до полиции, – не может же официальная переводчица сопровождать нас круглые сутки.
Два года прошли, и начальство «Процессора» уговаривало нас с напарником остаться еще на два – им меньше хлопот с переоформлением, да и немцы были довольны нашей работой. Но бабушки и дедушки ныли, что им жизнь без внуков не мила, а еще на родине начались тектонические сдвиги – перестройка, ускорение и гласность; мы жадно слушали новости, и хотелось домой, в гущу событий. Но если б остались, попали б в другие катаклизмы – падение Берлинской стены, объединение Германий, и куда б занесли «зовьетише шпециалистен» те события, никому не ведомо.
Мы до сих пор иногда вспоминаем два года в Йене – один из лучших периодов в нашей жизни.
Как пишут в романах: «Ты хотел бы пережить это время еще раз?»
Да.
Александр ЯГОДКИН
Фото из архива автора