18.07.2023, 19:39 
В Воронежском театре драмы им. А. Кольцова завершился 236-й театральный сезон, за время которого поставили и нестареющую классику, например Островского и Булгакова, и современные пьесы, также завоевавшие любовь зрителя.
– Дамир, какую из сыгранных в этом театральном сезоне ролей считаете самой яркой?
– Модельер в спектакле Оксаны Погребняк «Птичье молоко» (16+). Это спектакль – ток-шоу. И я в нем человек – ток-шоу, все персонажи в этой постановке выпуклые. Этот спектакль появился в рамках лаборатории, и его немного скорректировали, прежде чем ввести в репертуар. Но это однозначно роль сезона (улыбается).
Также могу отметить Сансона Карраско в «Дон Кихоте» (12+) в постановке Глеба Черепанова на родной сцене и роль в спектакле «Великий человек» Нового театра, где я также занят.
Фото: Алисы Ермаковой.
«Со мной случился театр»
– Вы несколько ночей провели на вокзале, когда приехали в Воронеж поступать в театральный институт. Очень хотелось стать артистом?
– Поехал с другом поступать, потому что нам порекомендовала это сделать педагог театральной студии. У меня не было в школе никакого интереса к сцене, и, когда она позвала меня в качестве ведущего на какое-то мероприятие, отвечал «да-да-да» и не приходил. Это уже в восьмом классе было. Но все же как-то решился на первое занятие, и меня очень затянуло.
В Воронеже можно было обосноваться в общежитии, но оно во время поступления было дорогим. Мы с другом посчитали, что у нас есть, и поняли: денег не хватит. Решили поспать на вокзале одну ночь. В итоге провели там три дня, и средства все равно заканчивались. Привести себя в порядок в душе стоило 45 руб.! Одна добра женщина, торговавшая сдобой, обеспечила нас завтраками – бесплатно наливала чай и кормила пирожками. Очень ей благодарен!
А вокзалы инспектировала всегда полиция, я не один раз попадался, и на третий день в шесть утра сбежал – прогуливался по утреннему Воронежу. Мне до этого момента казалось, что так только в советском кино бывает… Мама до сих пор не знает о моих приключениях, не хотел, чтобы она переживала.
– А куда исчезла ваша детская мечта? Вы хотели стать пилотом.
– Да. Это было еще в Узбекистане, нашим соседом был пилот международного класса, я очень ждал, когда он вернется из рейса, потому что мы с ним часами разговаривали о том, где он был и что видел. Для меня все это было и, честно говоря, остается романтизированным. А куда это делась? Не знаю. Просто улетучилась эта мечта и все. Возможно, просто перерос.
Потом долгое время хотел быть стоматологом и даже учился в классе с углубленным изучением химии и биологии. Выбор уже другими критериями был обусловлен: прибыльная профессия. Но тоже не задалось – не мастер я в этих науках, несмотря на оконченный профиль. А в восьмом классе, как уже сказал, со мной случился театр. Мне это так понравилось, что уже не с мог с ним расстаться.
– Что вы взяли от родителей? У них профессия же тоже из тех, которую часто романтизируют.
– Мой отчим военный, да и мама работала в штабе. Мы жили в военном городке, где своя атмосфера. Это дало мне дисциплину. И, наверное, я тоже рассматривал профессию военного как возможную для себя, но отчим знал эту службу изнутри и говорил мне: «Дамир, не стоит». Это тяжелая работа, а он, конечно, желал мне лучшего.
В роли Сансона Карраско, спектакль "Дон Кихот". Фото: архив театра.
«Любовь к театру равно дисциплина»
– Творческие люди и дисциплина – это редкое сочетание.
– Это стереотип. В институте учат методом кнута и пряника. Мой мастер Сергей Надточиев прививал любовь и вкус к театру, но при этом он всегда держал нас в ежовых рукавицах. Он говорил: «Что бы вы не натворили, я буду об этом знать максимум через четыре часа». И узнавал. Так что дисциплина идет не только из семьи, ей учат и в институте тоже.
Дисциплина есть внутри меня, вот только объяснить ее на словах трудно. Когда ты занят тем, что любишь, дисциплина всегда присутствует. Но это не самоконтроль – это слово как будто требует каких-то ограничений. Это отличительное отношение к театру; состояние, которому я не могу подобрать определения. Для меня отношение к театру равно дисциплина, равно быть честным к театру. Дисциплину можно объяснить техническим языком: «не опаздывать», «побриться, если это надо для роли». Но это как будто бы не то или по крайней мере не совсем то. Это какие-то технические слова, которые не имеют отношения к искусству.
«Хлебом не корми, дай поработать»
– В одном интервью вы обронили фразу «Россия – это деликатес». Что это означает для вас?
– В Россию я переехал в 2004 году ночью, а жили мы в Узбекистане в большом городе Нукусе на 2 млн жителей. И Новый Оскол показался мне невзрачным. А на утро увидел его красоту, природу, познакомился с русской кухней. К тому же здесь другой менталитет. Это все в совокупности и сформировало во мне такое отношение – как к деликатесу.
Меня часто спрашивают, хочу ли я вернуться на родину. Мне было бы просто интересно туда съездить и посмотреть, как за эти годы там все изменилось, побывать в гостях у родственников, которые там живут. Ну а сравнение такое возникло у меня в голове, наверное, потому что я большой любитель поесть. Обожаю самсу и плов, часто сравниваю что-либо именно с едой (смеется).
– И спектакли тоже? О режиссерских решениях говорите как об ингредиентах?
– Вот тут нет. Но мои друзья по цеху постоянно шутят надо мной: «Давай, играй, как горячая самса». Они просто знают, что не было еще и дня, когда я не ел самсу.
В роли Эдмонда в "Короле Лире". Фото: из архива театра.
– Расскажите о своей первой роли на сцене?
– Это было в театре юного зрителя, постановка режиссера Александра Сидоренко «Мой бедный Марат». Мой дебют после возвращения из армии, когда пришлось из-за отсутствия практики вспоминать все с нуля. Да и личного опыта, пережитого персонажами, у тебя нет. Это была для меня, по правде, трудная работа.
Но помню, когда мой герой с разбитым сердцем, уже после войны, выходит и читает какой-то глубочайший монолог про мосты. И я стою, читаю этот монолог, а про себя уже думаю: «Вот это ты актерище вообще!» А после – выхожу за кулису, а режиссер мне говорит: «Что за фигню ты сейчас нес?» Это опускает на землю. Это для меня знаковая роль, «на вырост».
– Зритель видит уже некий итог, хотя, конечно, для артистов работа после премьеры зачастую продолжается. Вы из тех актеров, которые любят репетиции, эту возможность поиска или же вам больше по душе нервные премьеры, когда вообще не ясно, какой будет реакция?
– Я так люблю нервы! Премьеры, вводы срочные, лаборатории, когда за пять дней уже надо выпустить эскиз, выучить текст и запомнить все движения. Это очень мобилизует. Репетиции – это по-своему здорово, без них ничего не получится, на них мы договариваемся о том, что играем. Но я не любитель долго сидеть за столом, хочу поскорее начать играть.
В роли Марчелло, спектакль "Итальянский брак". Фото: Сергей Губанов
– Чувство дедлайна в какой-то мере про безграничные возможности, это может открыть любого человека с новой стороны. А вот потом, после такого интенсивного труда и стресса, наступает ли опустошение?
– Меня хлебом не корми, дай поработать (улыбается). Поэтому я еще играю в Новом театре и в «Антрепризе». Когда это хорошо сделанный спектакль, внутри бурлит: «Давайте еще!» У меня нет опустошенности, только кайфовые ощущения.
– Быть может, это просто страх быть невостребованным?
– (пауза, думает) …Так глубоко я не копал, думаю, что у меня еще есть время поиграть (серьезное выражение лица)… Наверное, что бы я сейчас не сказал, будет кокетством. Все когда-то будет, это случается в нашей профессии – будет отрезок в творческой биографии, когда буду выходить на сцену не 20 раз в неделю, а только пять. И это будет меня беспокоить. Даже сейчас, когда у меня два выходных подряд случается, один день отсыпаюсь, а второй – не знаю, куда себя деть, выдумываю разные дела. Не могу сидеть на месте. И все же пока не испытываю страха быть невостребованным.
Но всякое бывает. Говорят, что мы служим театру. А я – нет. Я получаю от этого удовольствие.
– Какой театр вы любите?
– Тот, в котором работаю.