11.04.2023, 11:17 
Частичная мобилизация затронула сотни воронежских семей, и сейчас все чаще жены и матери военнослужащих обращаются за поддержкой к психологам.
Справиться с тревогой, преодолеть страхи, понять, что происходит с ребенком, наладить коммуникацию с близким, вернувшимся из зоны СВО – с этими запросами активно работают специалисты Центра психологической помощи семьям мобилизованных «Аврора» (проект Воронежского отделения Российского детского фонда, реализуемый при финансовой поддержке Фонда президентских грантов).
Подробнее – в интервью «Горкому36» с руководителем центра Ангелиной Севергиной.
Психология кризиса
– Расскажите нашим читателям, какой спектр услуг и кому предоставляет Центр психологической помощи «Аврора»?
– Никто из нас раньше не жил в условиях военных действий, поэтому, когда готовишь какой-то инновационный проект, всегда подразумеваешь, что это «живая» история. Так и вышло: при написании проекта мы ориентировались на семьи мобилизованных, но сейчас расширили аудиторию до военнослужащих. Мы помогаем мобилизованным, добровольцам, солдатам и офицерам регулярной армии, сотрудникам спецподразделений, которые находятся там вахтовым методом. Каждый из них проходит через аналогичные психологические процессы. Также работаем с женами, родственниками и детьми военнослужащих.
Мы заявляли группы поддержки и индивидуальную помощь членам семей и комбатантам (тем, кто непосредственно участвует в боевых действиях – прим. авт.), но сейчас расширяем форматы. За месяц проекта мы на полгода вперед перевыполнили показатели по работе с детьми. Мы же представляли себе, что за поддержкой придут жены и матери – те, кто обеспечивает тыл, а оказалось, что все эти женщины очень сильные. Они приходят часто лишь в том случае, когда видят изменения в поведении ребенка, в его психологическом состоянии. И в апреле мы сделаем пробную группу «мама + ребенок» для того, чтобы поработать над контейнированием чувств – способностью переживать сложные эмоции, свои и чужие. Дети не всегда знают, где находится папа, но видят, как реагирует на это мама или бабушка. Они считывают степень тревожности, но поделиться этим чувством не могут: им пока трудно его идентифицировать, но оно все равно наносит травму. И с этим надо работать.
– Семьи мобилизованных, участников СВО сейчас называют «новой уязвимой группой». В чем специфика работы с ней? Как ваши психологи научились работать с их запросами?
– Специфика в данной теме, конечно же, существенная. Мы дважды организовали интенсивное обучение кризисному консультированию: к нам приезжали психологи из управления МЧС Санкт-Петербурга и специалисты из МГУ, которые провели интенсив по работе с семьями участников боевых действий. Они этой темой занимаются давно, у них есть программа, основанная на методиках, разработанных непосредственно при участии военнослужащих других конфликтов. Один из приезжавших к нам спикеров принимал участие в чеченской войне, и он конкретизировал для нас те ощущения, с которыми из вооруженных конфликтов возвращались его товарищи, и то, как это отражалось на семье.
Участники боевых действий получают психологическую травму, а когда возвращаются, она начинает проявляться. У человека могут поменяться смыслы и ценности. Когда он долгое время существует просто в ситуации выживания, потом ему трудно вернуться к мирной жизни. Когда продолжительное время потребности базовые: жизнь, здоровье, безопасность, то агрессия – эмоция действия, которая помогала выживать все это время, – может стать для него разрушительной. Но на самом деле она может быть и созидательной, на ней много чего можно построить. И задача психологов заключается в том, чтобы помочь людям направить эту энергию в созидательное русло, вновь адаптироваться в социуме и вновь находить общий язык с семьей.
– Вы во главу угла в своей работе ставите все же семью?
– Мы как раз таки, напротив, человекоцентричны, мы работаем с тем запросом, с которым к нам обратились – работаем с кризисом. Кризис – это ситуация, которая делит жизнь на «до» и «после»; она случилась, и жить как раньше уже не получится. Кризисная терапия – не про работу над отношениями или с детскими травмами, а про то, чтобы быстро справиться со сложившейся ситуацией и вернуть себе способность к жизнедеятельности – есть, спать, работать, заниматься детьми.
Но работать с семьей тоже очень важно. Работать с женщинами в части их объединения, например, в ожидании мужей. Ведь ожидание тоже может быть продуктивным, а не пассивным. Если женщина говорит: «Я не справляюсь, мне тяжело», то нужно со вниманием отнестись к этим словам, потому что у нее чувства тоже копятся, и она может реализовать их, например, в своих отношениях с детьми. А можно объединить женщин, и они начинают работать вместе – плетут маскировочные сети или готовят сухие борщи для фронта, то есть вложить в их руки действие. Это тоже психологическая помощь. Мы не занимаемся этим в фонде, но все же стараемся женщин поддерживать, заводя их в какие-либо комьюнити.
К тому же семья для человека, который вернется с территории боевых действий, тоже будет ресурсом. Важно, чтобы он был экологичным, а не потребительским, взаимная поддержка внутри семьи не должна быть токсичной. Это опора. Семья вполне может заменить вернувшемуся из зоны СВО групповую терапию, если она сама будет готова к тому, что он изменился.
– Это значит, что женщина и ее дети должны «побороть» кризис заранее, чтобы подготовиться к возвращению папы?
– Именно так.
За себя и за того парня
– Чем делятся женщины с вашими специалистами? В каких состояниях они обращаются?
– Наши женщины понимают, что они жены и мамы героев, и не стесняются этого. Это важно ценить. Конечно, они испытывают тревожность. У них же связи практически нет с мужьями, сыновьями, братьями, но они состоят в чатах подразделений, общаются друг с другом. И, если одной ее солдат позвонил, она пишет в чат: «Мой позвонил, все в порядке». Одной женщине сын звонит по субботам, у них уговор, и каждую она проводит в ожидании. И до субботы же надо как-то дожить, а что всю неделю там происходит, никто не знает.
У многих страхи, причем порой мистические. Одна женщина как-то призналась, что боится произносить, что ее близкий человек может погибнуть, она боится признаться себе в этом страхе, потому что боится накаркать. Был случай, когда муж пришел домой в отпуск, а жена три дня не знала, как с ним разговаривать. Она говорит: «Это вроде он, а вроде и нет». А с ним за это время столько всего произошло, что очень быстро поменяло его на эмоциональном уровне. И он, возможно, вернется, но вот пока он где-то там. Это правда очень сильно меняет. В нашей команде есть доктор-психотерапевт, он работает с мужчинами, которые вернулись с инвалидностью. У одного из них, к примеру, жены-детей нет, и перед ним вопрос: «Как мне жить дальше, а вдруг они теперь и не появятся?»
– Мужчинам трудно «переварить» все то, что они там видят?
– Да. Это же гамма самых разных чувств. Если он видел, как погиб его товарищ, то это и облегчение оттого, что это случилось не с ним; и чувство вины оттого, что он испытывает облегчение. И при этом – еще и ответственность, потому что теперь надо «за себя и за того парня». И эти эмоции надо осмысливать и переживать, а у нас 90% населения не умеют этого делать. А мужчинам вдвойне тяжелее – они привыкли, что «эмоциями надо владеть» и «плакать мужчине нельзя». И, конечно, многие просто не справляются с обрушившимися на них чувствами, потому что эта боль в них «горит», а разложить это все по полочкам они не могут – не умеют.
Будет хорошо, если мы к моменту возвращения наших мужчин сможем «поставить на рельсы» группы поддержки по типу «равный – равному», где те, кто прошел что-то похожее – Сирию, Афганистан - будут поддерживать комбатантов. Им наши мужчины не смогут сказать: «Да что ты понимаешь? Ты об этом только в книжках читал». Люди с аналогичным опытом мавсимально эффективную помощь могут оказывать. Один из самых вдохновляющих примеров – отец Киприан: он молодым вернулся из Афганистана без ног, после этого военную академию закончил, помогал ветеранам-афганцам. А потом постригся в монахи. И сейчас очень активно ребятам в СВО помогает. Удивительная судьба человека.
– Как изменилась система поддержки новых уязвимых групп в динамике? Удается ли приблизиться к комплексному решению возникающих у них проблем?
– Наша работа приобрела более четкие структурные очертания, мы научились работать межсекторными командами – НКО с госорганами и наоборот, есть коммуникация с силовыми ведомствами. И, мне кажется, тут логичнее сравнить не апрель этого и того года, а наше время с 2014 годом. Я не принимала участия в организации помощи в то время, но знаю тех, кто этим занимался. Все говорят, что работа стала более слаженной, и, думаю, это связано еще и с тем, что сами НКО «поднаторели», более системными стали.
Сейчас мы все стараемся закрывать возникающие потребности, но комплекс ли это, пока трудно сказать. Комплекс на самом деле формируется каждый день. Всего несколько недель назад президент Владимир Путин объявил о необходимости формирования Госфонда поддержки участников СВО, а уже подписан указ. Планируется, что маршрут помощи людям, семьям будут выстраивать социальные координаторы. Думаю, что это будет одна из лучших систем, потому что связка «власть – НКО» именно в нашем регионе работает прекрасно, мало где в других регионах встречается что-то подобное.
Единственное, на чем хочу заострить внимание, - то, что не стоит обесценивать возможности психологической помощи: культура обращения за такой поддержкой у нас хромает. Но важно понимать, что психология не решит проблему, она поможет с ней справиться. Это не рыбка, а удочка. Как женщины порой говорят: «Вот когда сын вернется, тогда все хорошо будет с моим психологическим состоянием». Это распространенная ошибка. Человек ведь уже в кризисе, и поддержка психолога тут жизненно необходима.
Помогать каждый день
– Сейчас довольно часто главным психотерапевтом выступают соцсети. Допустим, женщина проводила мужа и переживает, написала об этом пост в интернете, а ее стали хейтить. В итоге – силы потратила, попала в перепалку и ушла побитая. Как этого избежать?
– Мы с подобным почти не сталкиваемся. Женщины, как правило, комментируют посты других людей, и была ситуация, когда мама поставила под сомнение оказываемую мобилизованным поддержку. И в чем-то это оправдано – любой помощи будет мало, пока рядом с женщиной нет мужа или сына. Это не капризы, это свойство нашей психики.
Кстати, у нас есть женщина, которая в соцсетях ведет дневник, рассказывает о своем сыне, который находится там, и в комментариях нет никакого негатива. Дело же еще и в том, как ты об этом рассказываешь. Она говорит об этом с надеждой, и получается позитивно.
– Но хейту же подвергается и работа общественников. Часто вижу такие комментарии: «Пиар во время чумы». У вас есть ответ хейтерам?
– А с нашей стороны все выглядит иначе, понимаете? Нам, напротив, говорят, что мы недостаточно много рассказываем о своей деятельности. Мне лично сложно писать истории этих женщин. Сложно с ними фотографироваться. Очень боюсь нанести им травму, не хочу, чтобы они вдруг подумали, что я паразитирую на этом. Хотя да, конечно, есть в обществе мнение, что НКО пиарятся… Да что говорить, в каждой сфере встречаются люди, которые больше говорят, чем делают. Каждый из нас с такими наверняка знаком.
– Боль людей все равно пропускаешь через себя. Почему ваша команда одна из немногих, кто продолжает помогать, каждый день соприкасаясь с этими историями, тяжелыми судьбами?
– Может, потому что у нас психологов много? (Смеется.) А если серьезно, то, наверное, потому что, с одной стороны, много энтузиазма и много идейных. А с другой – есть система и дисциплина. Перед нами не стоит вопроса – помогать или не помогать. Для нас тут не предусмотрены варианты ответа.
Обратиться в «Аврору» за бесплатной психологической помощью можно по единому телефону: 8-915-580-40-82.