В революции был размах... "Горком36" провел круглый стол с участием историков и общественников

Круглый стол, который провели в предъюбилейную неделю портал "Горком36" и газета «Берег», стал последним мероприятием года в этом ряду. И, по нашему замыслу, должен был подвести хотя бы самые общие итоги городским дискуссиям. Сразу признаем: это не удалось. Каждый диспутант, кажется, остался при своем мнении.

Верхи не могли? Низы не хотели?

Михаил Карпачев, зав­кафедрой истории России ВГУ, доктор исторических наук:

– Все русские революции происходили в экстремальных условиях, когда разом обнажались долго копившиеся проблемы. Февральская революция 1917 года была совершенной неожиданностью, и до вечера 26 февраля большевики отрицали саму ее возможность в России. Петроградский комитет большевиков призывал рабочих не поддаваться на провокации, не выходить на улицы: «нас хотят просто вычислить». В стране больше нет революционной ситуации, потому что мировая война заканчивается, уверял Ленин.

Так что большевики не были причастны к началу революционной смуты в России. И самым лютым врагом самодержавия и самодержавных принципов себя позиционировала интеллигенция. В России усилиями тех, кто считал себя интеллигенцией, было совершено 14 тыс. терактов – это беспрецедентный по размаху террор.

Да, Николай II – хороший человек, великомученик, но как государственный деятель оказался банкротом и только бессильно разводил руками в ответ на все экстремальные события в государстве. А ведь к началу 1917 года в стране был избыток хлебов! 1914-й и 1915-й – рекордно урожайные годы. В Воронежской губернии – 30 миллионов пудов хлеба. И при этом возникают перебои со снабжением городов. Начинаются волнения о том, что будет голод, и эти слухи направленно подогреваются. К полудню булочные уже стояли пустыми – все раскупалось.

Вячеслав Сальников, доцент кафедры политологии и политического управления ВФ РАНХ и ГС при Президенте РФ:

– С продовольствием все-таки были объективные проблемы. Накануне революции не был решен аграрный вопрос. Помещичьи хозяйства разорялись. Хлеба вывозилось много, но за счет разорения крестьянства. Столыпинская аграрная реформа способствовала маргинализации крестьянства: крестьяне, вый­дя из общины, шли в города. Происходила маргинализация еврейской общины, которая выходила из черты оседлости. Согласен с Бакуниным: главной движущей силой было не крестьянство, не буржуазия, не рабочие, а люмпены и маргиналы, оторвавшиеся от корней.

– Нас учили, что главными в процессе были сознательные рабочие…

Сальников:

– Сознательные рабочие – работали. Влияние интеллигенции – представителей «серебряного века» – было выше, и оно было разлагающим. Кроме того, отмечен всплеск национализма на окраинах империи.

Реформа самодержавия началась, но у монарха не было ни СМИ, ни аналога «Единой России». Он был отстранен от власти российской элитой, и Февральская революция стала одной из первых «цветных революций» в мире.

Причем Россия к моменту Февральской революции уже стояла на пути к победе в вой­не. Наши потери – относительно численности населения – были меньше, чем у Германии. Буквально через месяц после Февраля в войну вступит Америка на стороне Антанты, и начнется победный поворот событий.

Карпачев:

– Но солдаты уже полтора года безо всякого движения мерзли в окопах, а им сообщали, что в столице идет веселье. Все это начало дико раздражать и раскачивать общество. Триста депутатов Государственной думы создают свой прогрессивный блок с воронежцем Сергеем Жигловским во главе. И они открыто говорят: мы требуем правительство народного доверия! Начинаются разоблачительные речи. Во время войны – мыслимо ли это?

Теперь генералам и солдатам предписано здороваться за руку. Во всех подразделениях создаются солдатские комитеты. Полковник приказывает, а сержант в ответ собирает митинг. Великая армия за три-четыре месяца превращается в сброд. Дезертирством гордились. «Бюро дезертиров» в Воронеже могло выдавать предписания властям. В состоянии такой смуты страна неизбежно должна была прийти к диктатуре. И большевики со своими простыми, очень понятными для граждански не искушенного общества лозунгами оказались как нельзя кстати.

Сергей Рудаков, первый секретарь Воронежского обкома КПРФ, доктор философских наук:

– Вы все объясняете так, как раньше трактовали меньшевики. Но при этом никакого акцента на том, что революция уже произошла! Ребенок родился, и отрицать его как закономерный исторический факт – уже невозможно. День взятия Бастилии во Франции – государственный праздник, несмотря на все перегибы Великой французской революции.

«Революцию в Воронеже не заметили»

Карпачев:

– В Воронеже в 1917 году было довольно тихо. В начале марта пришли телеграммы, что создано Временное правительство и государь отрекся от престола. И в первых числах после этих событий губернское земское собрание выпускает ликующее обращение к народу – мы наконец их победили! Губернатор, его аппарат, жандармское управление не просто ушли в отставку – разбежались. Открывались тюрьмы, откуда выходили в том числе уголовники. Ведь в России с красным бантом преступности больше не будет. А потом «Воронежский телеграф» публикует письмо разочарованного обывателя: вчера был на митинге, и у меня украли кошелек.

Николай Сапелкин, историк, общественный деятель:

– Моя бабушка прожила 103 года, она была для меня живым свидетелем тех лет. И она утверждает, что в Воронеже революцию в 1917-м просто не заметили. Сколько-нибудь существенные изменения простые люди ощутили только в начале 18-го.

Евгений Зверков, аспирант кафедры истории России ВГУ:

– В провинции многое было по-другому. До сих пор считается, например, что Советы были там формой реальной власти. Но власть должна иметь обязательные атрибуты: госаппарат, аппарат принуждения, нормотворческая деятельность, доступ к финансам. В отличие от Петрограда, в провинции ни одному из названных условий эти органы не соответствовали. Советы, созданные в феврале 1917-го, были в лучшем случае органами местного самоуправления с функциями профсоюза.

Карпачев:

– В Воронеже есть улица 11 Мая. Только в этот день в 1918 году Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов нашел в себе возможность закрыть городскую думу и разогнать земства.

Церковь и революция

Сапелкин:

– В феврале 1917 года обер-прокурор Священного Синода пытался обратиться к митрополиту Владимиру Богоявленскому с тем, чтобы он воззвал к народу о поддержке монархии. Но 2 марта члены Cинода приняли решение вступить в контакт с временным комитетом Госдумы как с более легитимным представителем власти. 6 марта воронежский архиепископ Тихон получил телефонограмму, которая была, наверное, самым революционным документом после акта об отречении царя. Церковь легализовала результаты революции, указав впредь не возносить в молитвах бывший царствующий дом Романовых. Возносить молитвы следовало теперь за Богом данное Временное правительство. А октябрьский переворот 1917 года церковь практически не заметила, потому что в это время была занята решением внутренних дел. И в первую очередь – распределением доходов.

Сальников:

– Государство душило в своих объятиях церковь 200 лет. Еще не известно, что было для нее разрушительнее – реформы Петра или времена большевизма. Обер-прокурором мог стать масон, католик, атеист. Церковь хотела освобождения от этой опеки и потому пыталась играть в политику, а семинарии выпустили множество революционеров – от Чернышевского до Сталина.

Священник Константин Рева, проректор Воронежской духовной семинарии:

– У нас в семинарии в этом году много внимания уделяли событиям вековой давности. Вселенский собор 1917 года изменил церковное управление. Было принято решение о восстановлении патриаршества, митрополит Московский Тихон был избран всероссийским патриархом. Все эти изменения происходили в то время, когда до Октябрьской революции оставались считаные дни. Но предугадать развал страны члены Собора не могли. Иерархи осознали все позже, когда начались расстрелы.

Сапелкин:

– Когда большевики утвердились во власти, нашлись священники, которые стали осведомителями ЧК-НКВД. Но я изучил 600 следственных дел и понял удивительное: большинство из осведомителей 1937-1938 годы не пережили. Их всех зачистили. А те, кто отказался сотрудничать, умерли своей смертью в 80-90 лет. Судьба этих священников заставляет задуматься о важности нравственного выбора.

Время переосмысления

Карпачев:

– Когда советские люди находились в процессе «строительства социализма», о революции можно было говорить только в позитивном ключе – как о начале процесса, завершение которого уже видится в скором будущем. В 1961 году партия торжественно пообещала, что в 1980-м советские люди будут жить при коммунизме. Мы все находились в приподнятом настроении, потому что ощущать себя авангардом всего человечества было лестно. Кто-то по убеждению, кто-то по принуждению, а кто-то по инерции, но мы все говорили, что революция знаменует исторический поворот всего человечества. А потом сначала диссиденты, а вслед за ними все остальные советские граждане все чаще начали задумываться о колоссальных потерях, которые пришлось принести в жертву революции. Идея революции зашла в тупик, началось переосмысление событий 1917 года. В революции был размах – это единственное, что не подверглось сомнению.

Сапелкин:

– По расчетам Менделеева, население России в 90-е годы ХХ века должно было составлять 600-800 миллионов человек, начиная от стартовых 180 в 1916 году. То, что нас на 500 миллионов меньше – этот убыток на совести царского правительства, не сумевшего удержать ситуацию, и Временного правительства, ввергшего Россию в хаос. А вот сохранение – это заслуга советской власти. Понимаю, что с этими выводами можно спорить, но пока никто не спорит…

Рудаков:

– Россияне строят капитализм, но хотят, чтобы стандарты жизни были советскими. Мы на Новый год каждый раз смотрим фильм «Ирония судьбы...», потому что ближе советской культуры для нас нет. Есть пример Китая, других стран, где чтят революционные идеалы. В России тоже идет процесс частичного возврата к советским ценностям – начиная с возвращения гимна. Постановление президента о 100-летии революции – тоже шаг в данном направлении.

о. Константин:

– Не надо искать виновных, мстить потомкам тех, кто участвовал в кровавых событиях. Позиции, идеализирующие «белую» или «красную» сторону, не выдержали исторической экспертизы. И те и другие делали много такого, что нельзя признать ни ценным, ни вообще приемлемым. В 1990-е годы огульное очернительство присутствовало в том числе в церковной публицистике. Но вместо решения проблем это порождало новые провокационные лозунги. В результате в конце XX века мы пережили революцию умов, которая для сегодняшних процессов имеет не меньшее значение, чем Русская революция.

Как выяснил ВЦИОМ, позитивно и негативно оценивают октябрьский переворот по 46% респондентов. Россияне против новой революции, хотя большевики вызывают у граждан наибольшие симпатии из всех партий, причастных к событиям вековой давности.

В 1990 году 36% считали, что «Октябрьская революция выражала волю народов, населявших Российскую империю». 37% с этим не соглашались.

в Дзен.