21.06.2021, 16:53 
Спектакли главного режиссера Театра им. Евгения Вахтангова Юрия Бутусова – цельные художественные композиции, которые рождаются от раздражения. Конечно, это условность, но именно она помогает Бутусову творить, все время находиться в поиске и исследовать театр. О статусе профессии, актерском образовании за деньги и ошибках современных драматургов Юрий Бутусов поговорил со зрителями Платоновского фестиваля искусств на творческой встрече.
«К классике надо относиться с небрежностью»
– Юрий Николаевич, актеры часто воспринимаются как заложники художественных замыслов режиссеров. Для вас актер – функция или же он имеет право на свободу самовыражения и фантазию в рамках своей роли?
– Актер для меня не может быть функцией, потому что режиссеры – гораздо большие заложники актеров, чем кажется. Я часто слышу, что актеры зависимы от постановщиков, но это работает в обратную сторону гораздо сильнее. Если с тобой рядом нет человека, который может находиться в диалоге с тобой, понимать тебя, быть твоим свободным соавтором, все остальное бессмысленно. Никакая режиссерская конструкция не может существовать сама по себе. Хотя, наверное, разделение, о котором вы говорите, существует, но к моему театру оно не имеет никакого отношения.
При этом я – не раб актера. Если актер принимает мою веру и желание что-то сказать, то из этого может что-то получиться, но бывает, что ничего не выходит, потому что я выбрал не того актера, ошибся с выбором режиссерской конструкции – разные могут быть причины. Тогда спектакль быстро умирает. Но в театре есть тело, кровь, сердце. И его сердце – однозначно актер.
– Вы работаете и с классикой, и с современными пьесами. В чем разница режиссерского подхода к текстам?
– Классика перестает быть мертвой, когда ты относишься к ней с небрежностью, со свободой. Когда ты ее не боишься, она может открыться тебе разными сторонами и смыслами, и они могут засверкать по-особенному. Когда ты встречаешься с современным материалом, к нему нужно быть внимательным, ценить его. И только потом, когда он разрастется, то тоже, возможно, станет классикой.
В то же время есть пьесы, которые, как мне кажется, замкнуты в себе, они как единые структуры. В этом особый интерес нашей профессии – дать им воздух, «раздышать» их. Пьеса Зеллера «Сын», спектакль по которой я показал на Платоновском фестивале, очень сюжетна, хотя в ней нет шекспировских философских и лирических отступлений. Они не заложены, но внутри они есть. В пьесе есть какая-то скупость формы, и мне хотелось дать этому воздух, выйти за рамки сюжетного треугольника.
– Какие у современной драматургии вы наблюдаете проблемы?
– Никто не знает, что с ней делать, и она остается замкнутой в лабораторной системе. Современную драматургию играют в малых пространствах и не дают ей выйти на большую дорогу. А это приводит к тому, что драматурги начинают отвечать на этот запрос, и режиссеры привыкают к этому, перестают думать о том, что там заложены какие-то интересные смыслы, способные работать не на сотню человек, а на тысячу.
Я думаю, что должно сформироваться движение режиссеров, которые будут работать с современными текстами на больших пространствах. Когда драматурга включат в эту орбиту, качество драматургического текста может стать другим. Для меня настоящий театр – театр больших сцен, большого количества зрителей. Это же иной масштаб! Хотя, конечно, и камерные постановки могут быть интересными – и примеров масса. Но для меня театр схож с церковью – в том, что если все сделано правильно, то происходит объединение людей общим чувством. И это чувство ничем нельзя подменить, ни одно искусство больше не имеет такой силы.
«Я хочу, чтобы меня тоже учитывали»
– Режиссер в современном театре имеет абсолютную власть над текстом – может его сокращать, переставлять его части местами, даже переписывать. Интерпретирует его как хочет. У всевластия режиссера есть ли граница?
– Никаких красных флажков не существует, их и не должно быть в нашем деле. Существует некое поле культуры, в котором создает тот или иной режиссер, а зритель вправе сделать свой выбор – войти в диалог с режиссером этого «поля» или не ходить на его спектакли. Если вам кажется, что это плоско, бессмысленно, сделано ради эпатажа – а зрители способны это почувствовать, то не ходите. Я тоже не люблю, когда меня держат за дурака. Но границы… Вы призываете к цензуре?
Я за тот театр, который призывает к диалогу, у которого есть достоинство. Зрители всегда понимают, когда сделано, возможно, неправильно, но честно, но бывает и наоборот. Вокруг нас это бесконечно. Хотя, знаете, кто-то так может и про меня сказать. Мир огромен, в нем полно всего. Я в театре делаю выбор: если это интересно, если в нем настоящее, несмотря на какие угодно преобразования, я туда пойду и сделаю свои выводы.
Но нет никаких правил. Не всегда те ходы, которые предлагает режиссер и которые не соответствуют вашему видению, не имеют смысла. Необычное видение может открыть новые смыслы. Режиссер – это авторская профессия, а не обслуживающая. Мне не интересно заниматься этой профессией, если я не имею права на художественное высказывание и собственное понимание текста. Я стараюсь, чтобы мое понимание было содержательным. Мне кажется, что уже сформировалась какая-то зрительская оголтелость в своем праве судить. А я хочу диалога, я хочу, чтобы меня тоже учитывали. Я говорю не конкретно о себе в данном случае, а в целом о режиссерской работе.
«Хочу сделать их содержательными людьми»
– Вы набрали свой первый курс в ГИТИСе. В каком направлении поведете студентов? Хотите в чем-то изменить современное актерское образование?
– Я хочу вести своих студентов в направлении счастья, я хочу сделать их содержательными людьми. Я думаю, что педагогика заключается в человеческом понимании. Я хотел бы, чтобы они стали людьми, которые выбирают театр, а не сериал, потому что только здесь происходит настоящее, остальное вторично.
В учении сегодня потеряна, на мой взгляд, педагогическая ответственность, не хватает строгости, мы стали бояться сделать замечание – это какой-то перекос для меня. И в этом теряется содержательный смысл, который существует между мастером и студентом в педагогическом процессе. Фундамент взаимоотношений сегодня – равенство и внимание, а не хватает игры, когда мы представляем, будто я – очень строгий мастер, а студенты – чересчур ученики. Это очень важное чувство, которое способно привести к свободе сотворчества.
Что касается профессии как таковой, то в мире существует огромное количество методик, все развивается, возникает новое. Студентам важно дать весь профессиональный инструментарий. Я, например, не обожествляю Станиславского, потому что есть еще Брехт, Шекспир. Это все разное, но все ценное.
– Как вы относитесь к платному актерскому образованию?
– Плохо. Думаю, это даже не стоит раскрывать.
Фото Андрея Парфенова