06.10.2020, 12:27 
Удивительно сошлись обстоятельства разных лет, десятилетий и даже веков. Во время весеннего карантина выпускник иняза Воронежского педуниверситета Павел Рыжов увидел в фэйсбуке в паблике Научно-образовательного центра устной истории, действующего на базе ВИВТ, новость о новом проекте центра - готовящейся к изданию книге воспоминаний солдат и офицеров вермахта об оккупированном и послевоенном Воронеже. В книгу в том числе должны войти мемуары рядового Андреаса Шлегеля. В Германии он издал их еще в 2007 году на свой 80-летний юбилей маленьким «семейным» тиражом, а затем передал при личной встрече в Мюнхене руководителю Научно-образовательного центра устной истории Наталье Тимофеевой. Мемуары о послевоенном Воронеже, воронежцах и своем нахождении здесь в плену до 1949 года оказались глубоким и захватывающим сюжетом. Прежде только еще один бывший военнопленный смог также ярко описать наш город – в своей пьесе «Воронеж» всемирно известный венгерский драматург Иштван Эркень.
Глазами побежденного
В общем, для мемуаров Шлегеля в составе новой книги центра устной истории теперь требовался безвозмездный, но профессиональный перевод на русский язык. Этим и решил заняться в весенние дни карантина Павел Рыжов. Работа завершена, и если удастся найти спонсоров на само издание книги, то у российского читателя скоро появится уникальная возможность увидеть Победу в Великой Отечественной и Второй мировой войне глазами побежденных – бывших оккупантов, а затем военнопленных в освобожденном Воронеже.
– Я охотно взялся за этот перевод, потому что люблю историю, и лично для меня нет лучшего метода ее изучения, чем в живых воспоминаниях конкретных людей. Я работал над переводом два месяца. Помимо самих воспоминаний о моем родном городе меня захватила эта волнующая связь между двумя образами Андреаса Шлегеля: 17-летним солдатом вермахта, гитлерюгендцем, оказавшимся здесь в плену на исходе войны, мечтающем о возвращении домой в Германию – и 80-летним пенсионером, который видит в пережитом важный опыт для последующих поколений и мечтает приехать в Воронеж. Сейчас ему уже за 90, и он не теряет надежды. В контексте перевода я невольно оказался «первооткрывателем» этого особого душевного настроя, который Андреас сохранил через всю свою жизнь – в любых условиях искать оптимизм, удачу, повод для саморазвития, а также смыслы высокого порядка, – рассказывает корреспонденту «Горкома36» Павел Рыжов.
Без прикрас и без учебников истории
– В плену он занялся изучением русского языка – тогда для того, чтобы наладить отношения между охраной и военнопленными, чтобы получше узнать самих русских в лице воронежцев, а затем полюбил и сохранил русский язык на всю жизнь. В особо экстремальных условиях в свои 17 лет вел переговоры между охраной и немцами. В результате уже в 1946-м году заключенных за хорошее поведение стали выпускать в город. Андреас вспоминает, как на исходе плена в 1949 году их поезд трогался в Германию с воронежского вокзала. На перроне он обнимался со своими теперь уже бывшими охранниками. Он вспоминает, что все они вместе оказались больше, чем уготованные им роли заключенных и охраны. Но здесь же разыгрывались и другие роли: как только поезд тронулся, некоторые немцы, в два раза старше Андреаса, начали плеваться в сторону Воронежа и показывать неприличные жесты. Андреас пишет обо всем без дипломатических прикрас. Например, вспоминает, как его и еще нескольких заключенных сняли с работ на восстановлении школы и привели в класс, где детям показывали фильм о Сталинградской битве. И вот тут-то, в словесной атаке, они, немцы, получили сполна. Но при этом Андреас рассказывает, как воронежцы подкармливали бывших оккупантов. Подробно описывает жизнь в казармах: первые три месяца на бетонном полу под разрушенной крышей авиазавода, вши, похлебка из ботвы, 100 грамм хлебной пайки. И при этом Шлегель признается, что это заслуженная участь захватчиков. А я понимаю, что даже такая участь ни в какое сравнение не идет с теми нечеловеческими условиями, в которых оказались в нацистской Германии советские военнопленные. При всем моем возникшем уважении к Андреасу никакой жалости его мемуары не вызвали. Но мне было важно в ходе работы сохранить авторскую нейтральность переводчика – только дословное воспроизведение воспоминаний. Просто надеюсь, что мемуары немца помогут читателям понять что-то более важное, чем события и даты в учебниках, – комментирует Павел Рыжов.
С разрешения Научно-образовательного центра устной истории «Горком36» публикует отрывки из воспоминаний Андреаса Шлегеля.
«Женщина (переводчица на допросе перед размещением в лагере – прим. ред.) говорила, что я спокойно могу заявить о своей принадлежности к гитлерюгенд, так как в Советском Союзе также существует молодежное движение, в котором должна быть вся молодежь… Она сказала мне, что ей жаль, что я оказался в плену в чужой стране в столь юном возрасте. Уже тогда я почувствовал, что в России есть люди с сердцем».
«Каждые два месяца всех заключенных лагеря обследовали. В широком коридоре на первом этаже стояли наши три пленных врача, русский врач, начальник лагеря, переводчица. Этот коридор вел через душевую и комнату по удалению вшей. Затем абсолютно голыми нам надо было строиться в очередь по алфавиту вдоль лестницы на первый этаж к врачам. Русский врач, женщина, спрашивала у каждого: «Боли имеются?». Потом у каждого двумя пальцами она поднимала кожу в районе спины, чтобы проверить общее состояние. В конце концов все были поделены по группа здоровья 1, 2, 3, 4 и «слабые». Из медикаментов врач не могла выдать нам ничего кроме йода и противоожоговой мази. В зимнее время во время таких обследований многие простужались в очереди в проходах, где было очень холодно. У пленных начинался цистит, и в этих проходах к главному коридору бесконтрольно мочились. Одним таким осенним днем меня занесли в категорию «слабых». Нам разрешалось оставаться в лагере, прибираться, помогать на кухне и зимой, если хватало сил, чистить снег».
«К кухне была присоединена столовая на сто человек. Все оставались на местах, пока последний заключенный не поест. На прием пищи давалось полчаса. С утра нам давали суп. В зависимости от времени года это мог быть суп из свекольной ботвы, из крапивы или картофельный. Лишь немного подсолнечного масла улучшало их вкус. Кроме того, полагалось 100 грамм формового отсыревшего хлеба. Суп давали три раза в день и еще одну маленькую порцию пшенной каши».
«В маленьком домике на окраине Воронежа мне нужно было провести небольшой ремонт. Старая женщина попросила меня зайти и показала на сломанное окно. После того, как я закончил работу, она показала мне фотографии сына и мужа, погибших в войне против немцев. Я выразил ей свое сожаление и дал понять, что оказался на этой войне вынужденно, будучи ребенком. Она приняла это с полным пониманием. На прощанье я спросил, может ли она дать мне что-нибудь съедобное. Она ответила, что у нее самой еды нет. Но подарила мне початок кукурузы, оставленный за иконой. Початок с прошлого лета был ею намолен, поэтому должен был дать мне двойную силу. В мастерской я почистил его от пыли, сварил и съел. Вновь русский народ проявил ко мне больше, чем просто симпатию».
«Для прогулок русских заключенных наши слесари возвели изгородь с разными секциями высоток 3 метра. С верхних этажей мы могли наблюдать, насколько апатично заключенные мужчины и женщины ходили кругами. Несмотря на то, что это были советские заключенные, нас как военнопленных, согласно Женевской конвенции содержали лучше».
«В начале 1948 года с разрешения комендатуры лагеря у моего соотечественника из Берлина маленького роста – человека искусства была одобрена идея сделать небольшой спектакль, чтобы изгнать из наших голов полное безразличие. Он сам писал сценарий, который должен был пройти цензуру русской переводчицы. Первая пьеса носила название «Голубые корни» и была написана в американском духе. Поэтому она была воспринята цензурой немного критично. Однако берлинец смог убедить переводчицу, что весь наш труд не должен пройти даром. Дискуссия с ней стала хорошей базой для дальнейшей совместной работы. Я очень хотел участвовать в спектакле из-за привилегий, которые полагались его участникам. Актерам разрешили не сбривать волосы на голове. После каждого представления нам на кухне давали дополнительную тарелку супа. Это было важно для меня…На спектакль были приглашены часовые, переводчица, русское и немецкое руководство лагеря».
«Постовому, которому попадался беглец, разрешалось столь долго бить вновь плененного, сколь он сам считал нужным. Русские постовые обычно не делали этого. Нужно отдать должное – они были слишком человечными».
«Возвращение в Германию. Это также были вагоны грузового поезда, но на сей раз более-мене оборудованные. Три лежачие полки одна над другой, и на каждой обтянутая белой тканью подкладка с шерстяным одеялом. Перед отъездом нам дали «прощальный» суп в чистой посуде, где даже было немного мяса»
«Нам, немцам на фронте даже на пятый год войны продолжали вдалбливать, что русский народ коварный, стремящийся убивать, лживый и ничего не боящийся. И что есть только один народ, один рейх, один фюрер. Вопреки этому многие заключенные и я лично во время моего четырехлетнего пребывания в плену получали скрытую помощь и поддержку от русских солдат и воронежцев. Спустя 60 лет у меня нет ни одного плохого воспоминания о русском народе, и я его не упрекну ни в чем никогда. Я не хотел бы высказываться по поводу политической системы тогдашней России. Пусть у всех ответственных лидеров всех стран впредь будет только мирная политика на первом плане, чтобы наши потомки на всех континентах могли жить в мире».
