10.04.2022, 12:00 
Я не помню, как выглядел мой отец, рассказывал мне друг детства. В семейном альбоме не осталось его фотографий, мама выбросила их или вырезала в тех, что оставила.
Он где-то здесь, недалеко, километр или сто – неважно, он рядом, но будто в параллельном мире, который с моим никогда уже не пересечется.
Мое детство разделено пополам – до его ухода и после. Отец учил меня бегать, падать, подтягиваться на турнике, не реветь. По вечерам мы ходили на школьное поле недалеко от дома, и там отец гонял меня. Он специально купил секундомер – волшебный прибор, который мог останавливать и запускать время. В горячую минуту мама разбила его, а отец, крикнув «ну и черт с ним!» выкинул разбитый секундомер с балкона. Я долго потом искал его, но не нашел.
Не знаю, что не сложилась в их семейной жизни. Ссорясь, они запирали дверь на кухню и что-то выясняли, выясняли – до слез, до крика. Когда мама начинала плакать, я садился на подоконник и смотрел на улицу, стараясь не слышать их; делать мне ничего не хотелось и играть тоже. А мой младший брат Андрейка от их ссоры прятался: он уходил в спальню, забирался там в шкаф или под кровать и делал вид, что это у него такая игра. А я злился, что он не пойдет на кухню и не помирит их как-нибудь – он еще маленький, ему можно и расплакаться.
Несколько раз отец собирал чемодан. Мама сидела на кухне и плакала или ходила по комнатам, вытирала пыль, поправляла книги в шкафу. Собравшись, отец выходил в коридор, и мама шла за ним, чтоб закрыть дверь. Отец щелкал замком, но не уходил, хотя дверь уже была открыта. Потом в коридоре начинался тихий и долгий разговор, почти не делимый на голоса. Наверное, им легче было договориться у двери, понизив голос, чтоб не слышали соседи. И отец возвращался. Ни разу не настигал меня звук захлопнувшейся за ним двери.
И вот однажды он пришел с работы, и мама позвала его ужинать. Кухня была открыта, когда они снова начали ругаться.
– Я не могу, я не могу! – закричала вдруг мама.
Кто-то из них хлопнул дверью – так, что чуть стекло не вылетело. Андрейка сидел на полу и строил дом из кубиков, сопел и будто не слышал их. Но я знал, что он слышит: в другое время он иногда повторял слова, которые доносились из кухни.
Они кричали долго, а потом отец вышел и снова стал собирать свой чемодан. Только на этот раз что-то было не так. Я забрался на подоконник – думал, он снова спасет меня. Мне было не по себе, будто оказался я один в лесу – была у нас книжка сказок, в которой одна картинка, с домом бабы Яги, чащей и совами, иногда снилась мне, а раньше так и вообще доводила до слез.
Андрейка незаметно перебрался с кубиками в спальню. Отец подошел, погладил меня по голове и что-то сказал, а голос его был чужим. Я увидел на лице его слезы, и все во мне замерло, потому что в моей жизни он никогда не плакал, а, наоборот, только командовал: не реви! Ты мужчина! Ушибся я или устал – он только щелкал секундомером и покрикивал: "Давай! Через не могу! Ты мужчина!"
И еще он читал мне книги. Некоторые детские книжки с большими буквами я мог и сам читать, но учиться дальше не хотел: ведь тогда отец не будет читать их мне.
Отец открыл дверь, но мама не пошла за ним в этот раз. Она сидела на кухне и тихо причитала. Дверь хлопнула. Я помчался в коридор и в глазок увидел, как отец, опустив голову, медленно спускается с чемоданом по ступенькам. А мама все сидела на кухне, и я увидел через стекло, как она уткнулась лицом в руки и качала головой.
Я побежал в спальню, схватил Андрейку под мышки, поднял его и сказал:
– Быстрей! Он ушел! Иди скажи ей, чтоб догнала его!
А он опять сел на пол и стал складывать свой домик. Даже не заревел – как будто его никто не трогал.
– Иди! – крикнул я. – А то знаешь, что тебе будет?
Но он только сопел.
– Я… я все кубики твои повыбрасываю! И самолет сломаю. Хуже будет!
У него начали кривиться губы. Отец, наверное, уже вышел из подъезда, а он все готовился зареветь.
– Иди, дурак! – крикнул я. – А то я тебя пугать буду по ночам! Заснешь, а я стану привидением или превращусь в мертвеца! А на улице я тебе знаешь, что сделаю? Я тебя в яму спихну!
Он заревел, и лицо его стало отвратительным – без глаз, только огромный рот, десны и слюни. В спальню прибежала мама.
– Что ты, маленький мой? – запричитала она и обняла Андрейку. Хотела и меня обнять, но я вырвался и закричал:
– Догони его! Я не буду с тобой жить! Догони!
– Родненький мой, – сказала она, – родненький…
– Я убегу отсюда! – крикнул я. – Из этого проклятого дома!
Я ринулся в другую комнату, распахнул шкаф и стал искать какую-нибудь отцову вещь, а потом увидел на серванте старую механическую бритву и схватил ее. Я выскочил в подъезд, прыгал по лестнице и боялся, что больше не увижу его. Но он не успел исчезнуть. Я почти догнал его под аркой и закричал:
– Подожди, пап! Ты забыл!..
Он остановился, но на меня не смотрел. Слез на его лице уже не было. Он присел, расстегнул чемодан и запихнул туда бритву. Потом поднялся, сунув руку в карман. Он стоял так долго и смотрел куда-то в сторону.
– Ну, вот, малыш, – сказал он. – Вот и кончилось все.
Я хотел сказать ему, что он наверняка забыл дома что-нибудь очень нужное, и надо бы вернуться, проверить. Но не смог ничего выговорить.
– Хочешь, – сказал он, – я постараюсь сделать так, чтоб ты жил со мной?
– Да, – сказал я.
Но потом вспомнил про маму и Андрейку и сказал:
– Нет. Лучше ты живи со мной. Живи со мной, пап…
И я заревел. Я не хотел этого, мне казалось, что если я зареву, значит, вся его наука пошла прахом, и он уже не вернется, но ничего не мог с собой поделать. И он не вернулся. Только поднял меня на руки и даже не поцеловал – просто обнял, подержал и опустил.
– Пока, малыш, – сказал отец. – Будь мужчиной. Пока.
И ушел.
Я сидел в подъезде на корточках и не знал, что теперь будет. А потом кто-то хлопнул дверью и стал спускаться по лестнице, и я выскочил на улицу. У меня больше не было повода догонять его, но я бежал изо всех сил.
И не догнал. На остановке его уже не было.
Так и закончился тот давний день.
Было, правда, однажды еще кое-что. Однажды мама с Андрейкой куда-то ушли, а я решил устроить уборку в кладовке. И в мешке со старой обувью нашел отцовы туфли со стертыми каблуками. Мне повезло: они не потерялись, их не выбросила мама; я стоял с мокрой тряпкой и с засученными рукавами и разглядывал их. Туфли были потрескавшиеся, со стертыми каблуками. Я вытащил из них комки газет и сел на пол. Что-то писали газеты в те давние времена, когда у меня был отец… Внутри туфель пахло кожей, пылью и почему-то мышами, хотя мышей у нас никогда не водилось. Да и не знал я, как пахнут мыши.
Я был еще совсем маленьким, когда отец носил эти туфли. Может, только учился ходить. Мы топали рядом – я в своих ботиночках, которых давно уже нет, и отец в этих туфлях.
Когда мама с Андрейкой вернулись, я растерялся и никак не мог сообразить, куда спрятать туфли. Запихнул обратно газетные клочки и спрятал туфли под кровать. А вечером на пустыре мальчишки жгли костер, и я сжег в нем эти туфли, и теперь отец мой уже не мог вернуться. Он где-то недалеко, но его мир уже никогда не пересечется с моим, он стал чужим, и это навсегда, во веки веков, аминь…
Фото: 1966 год в Воронеже. Ранняя весна. Кадр из фильма по ссылке.
Странички прошлой жизни. 1. Чем пахнет детство.
Странички прошлой жизни. 2. Про ерша.
Странички прошлой жизни. 3. Когда мы были бессмертными
Странички прошлой жизни. 4. Грешные дети
Странички прошлой жизни. 5. Поединок