01.07.2025, 10:26 
В рамках Международной программы Платоновского фестиваля искусств в воронежском Камерном театре зрители горячо приняли «Кроткую». Спектакль по одноименной повести Федора Достоевского поставила совместная творческая группа бразильского «Городского театра» и Университета Валье из Колумбии. Режиссеры спектакля колумбиец Алехандро Пуче и китаянка Ма Чжен Хун познакомились в начале 1990-х в Москве во время учебы в ГИТИСе и стали не только парой, но и ярким творческим тандемом.
В общении с воронежскими журналистами признались, что благодаря своим московским профессорам и наставникам теперь навсегда влюблены в русскую литературу. Спектакль «Кроткая» в их постановке стал итоговым многомерным выражением этой любви.
За пять минут до любви
«Фантастический рассказ», как называл свою «Кроткую» сам Федор Михайлович, повествует о жизни семейной пары в конце XIX века в Петербурге – нищей 16-летней сироты и 41-летнего деспотичного ростовщика. Но вся динамика тирании проявляется не в физическом насилии, а в психологическом – в постоянном молчании, во внутренних монологах, во взаимодействии с бытовыми атрибутами, от чайного сервиза до кресла-качалки. Эта мучительная незавершенность, невысказанность отношений обрывается самоубийством молодой супруги. Обрывается «за пять минут до любви» – до прорыва у надменного, жестокого мужа настоящих чувств. И, возможно, до прорыва взаимопонимания.
Действие «фантастического рассказа» Достоевского в постановке Алехандро Пуче и Ма Чжен Хун происходит тоже в XIX веке, но не в Санкт-Петербурге, а в Сан-Паулу. В результате запредельная, на грани безумия, глубина мироощущения русского гения проявилась в новом свете – и новых ритмах – южноамериканской экспрессии. Вся оголенная незавершенность чувств в духе тонкого психологизма русской драмы, с явной недосказанностью семейно-бытовых ролей жертвы и палача, и то ли сильной любви, то ли тихой ненависти, на сцене Камерного театра соединилась с зажигательной самбой, выразительной пластикой, страстными монологами, почти «фрейдистским» креслом-качалкой, креольскими перьями и ажурами. Яркая южноамериканская «физика» неожиданно совпала с русской «лирикой» – с силой мысли великого писателя. Кстати, весьма лаконичная мебель на сцене – всего-то стол, стул и кресло-качалка – в спектакле не просто декорации, а настоящие импульсы для актерской пластики и для передачи главной идеи режиссеров. А свисающая с потолка квартиры ростовщика воздушная люстра-карусель становится вообще самостоятельным персонажем. Ее «подвески»: серьги, цепочки, кошельки, ассигнации – все эти «материальные ценности» в их завораживающем вращении под потолком на самом деле выглядят эфемерностью, воздушным замком, под которым безвозвратно погребено гораздо более важное. Это – зарождающаяся искренность между супругами, их будущее.
Драма про несвоевременность
– Вся трагедия спектакля – люди не совпали, не захотели, не успели понять друг друга. Но они ведь оба неплохие. И никто не виноват. Но в жизни такое бывает – не получилось. Это драма про несвоевременность. Во время учебы в ГИТИСе я занималась в мастерской Петра Фоменко, и все началось еще с моего первого спектакля по пьесе Островского «Волки и овцы». Работая над этим спектаклем, я начала понимать, что такое русская душа. В ней есть страсть страдания, иррациональных поступков, противоречивых чувств и через них – пронзительное осмысление жизни. Сегодня все эти вещи из русской классики особенно актуальны. Обращаться к этим текстам нужно постоянно, потому что в них – ответы на нынешние вопросы, – поделилась Ма Чжен Хун.
– Наша главная героиня, Кроткая, на самом деле не такая уж кроткая, она очень сильная женщина. А увлечение Достоевским – это настоящая пандемия. Он мыслит иначе, чем обычные люди. Некоторые могут говорить, что он сумасшедший, кто-то скажет – гений. Я вообще считаю, что это самый важный русский драматург, хотя он не написал ни одной пьесы! Мое внимание на саму повесть обратили еще наши педагоги по русской литературе в ГИТИСе, и уже тогда я очень хотел поставить «Кроткую». После окончания института в Москве предложил своему другу из Колумбии, но он не понял, не захотел. И только сейчас, спустя 30 лет, я взялся за работу. У нас собралась очень хорошая команда из Колумбии, Бразилии, Китая, а костюмер – из Сирии. Мы хотели поставить этот спектакль к 200-летию Достоевского. Но потом начался ковид, мы долго репетировали по интернету. В результате наметили важную и для латиноамериканского общества тему патриархальности, ее восприятия у мужчин и женщин, – добавляет Алехандро Пуче.
Ростовщика в спектакле играет Марко Антонио Баррето.
– Он, конечно, тиран. Но на более глубинном уровне – человек гуманный. Просто за свою жизнь столько раз получал душевные раны, что боится полюбить. А когда наконец понимает, что такое любовь, шанс уже упущен, – комментирует Марко.
О жертвах и палачах
«Кроткая» – позднее произведение Достоевского, и нам, россиянам, известно гораздо меньше, чем, например, «Преступление и наказание» или «Братья Карамазовы». Но оказалось, что ставить и экранизировать этот «фантастический рассказ» начали еще с 1960 года, и не только на «Ленфильме», но в США, Италии, Германии, Франции, Бельгии, Польше и других странах. «Все мы жертвы или палачи и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз де Сад и Достоевский хорошо это поняли», – отметила культовый итальянский режиссер Лилиана Кавани.
Роль юной жены в постановке блестяще сыграла актриса Сара Алис, которая сумела передать все напряжение, динамичную взаимозависимость – и взаимозаменяемость – в вечной парадигме «жертва – палач». Героиня Сары стала выражением скрытой силы, которая заложена в любой жертве.
Кстати, в первом ряду зрительного зала Камерного театра на этом спектакле случайно – по крайней мере, явно не по работе – оказались и ведущие воронежские психиатры. Но ведь случайностей, по законам психоанализа, не бывает.
Самба с казаками
Ну а если без психоанализа, то спектакль международной творческой команды стал еще и выражением любви к России. Не только из-за Достоевского, но даже в сценическом решении. Звезда бразильской сцены Андреа Баррос, сыгравшая в спектакле Лукерью, предвосхитила все предстоящее действие неожиданной работой прямо в фойе театра, когда воронежские зрители только заходили сюда с улицы. А после спектакля актеры снова вышли к зрителям – пообщаться на русском, английском, испанском. Очевидно, что этот «эффект присутствия» был частью режиссерского замысла. Да и в ходе спектакля, который шел на португальском языке с русскими субтитрами, иногда вдруг намеренно «включались» фразы на русском. И уже во время выходов «на бис» актеры вдруг запели «А я в Москве танцую в ночном клубе самбу с казаками».
Такое теплое взаимодействие воронежцам пришлось явно по душе.