01.03.2024, 16:31 
В Первую мировую и Гражданскую войны он спасал Воронеж от нашествия эпидемий, с 1917 года возглавлял союз врачей Воронежской губернии, читал в университете курс инфекционных болезней. В 1942-м остался в городе и был расстрелян оккупантами. А его дочь Елена еще до войны сделала первый перевод на русский язык знаменитого романа Джеймса Джойса «Улисс». Приняла православие, прошла сталинские лагеря, и в 1960- х годах в Москве стала духовной дочерью и бессменной помощницей Александра Меня. О ней – Елене Вержбловской, или монахине Досифее, в 90-х годах даже был снят фильм. Но на широкий экран так и не вышел.
Все подробности жизни этой воронежской семьи стали открываться только сейчас, по мере рассекречивания архивов и благодаря работе воронежского историка доцента ВГМУ Виктора Бахтина. Корреспондент «Горкома36» поговорил с ним о том, как судьба доктора Вержбловского сфокусировала еще одну грань в многомерной истории нашего города и страны.
Врач на все времена
– Виктор Викторович, один из своих семинаров для школьников, а также для студентов-медиков вы посвятили личности Владимира Вержбловского. В чем ее ценность для будущего врача?
– Этот человек оставался верен профессии, несмотря на самые тяжелые потрясения в истории страны. До революции он окончил Дерптский университет, проходил стажировку в лучших клиниках Германии и Швейцарии, был вхож в медицинский истеблишмент Европы, в совершенстве знал немецкий язык. А вернувшись в Россию, в 1917 году занял общественный пост председателя союза врачей Воронежской губернии, в 20-х годах стал ответственным секретарем губернской санитарной ЧК. Занимался инфекционными болезнями, заведовал Центральной рабочей амбулаторией и кафедрой инфекционных болезней в мединституте, занимал пост первого ответственного секретаря областной врачебной комиссии. И также руководил научным кружком врачей губернии, редактировал журнал губздравотдела «Медицинские беседы». Даже баллотировался в горсовет.
В 1930-е годы его дети оказались в лагерях. Но самого его в Воронеже не тронули, и это никак не сказалась на его профессиональной деятельности. Он продолжал заниматься наукой, организацией здравоохранения, лечил людей. И уже во время оккупации в 1942 году, будучи совсем пожилым человеком, продолжал выполнять свой врачебный долг. Это очень яркая фигура в истории города и воронежского здравоохранения. Но в отличие от героической и трагичной личности врача Ребекки Мухиной, это имя для воронежцев пока не известно.
Спасение «Улисса» и сила духа
–Почему его дети оказались в лагерях?
– Сын Дмитрий был активным троцкистом. В 1921 году в Воронеже примкнул к «рабочей оппозиции», за что в том же году исключен из партии. В 1926 году примкнул к троцкистскому движению, принимал участие в разработке оппозиционной «платформы 83-х», являясь соавтором раздела «Рабочий вопрос». В Воронеже одно время дружил с Андреем Платоновым – тот, возможно, бывал в их профессорском доме.
Дмитрий Владимирович за троцкизм был осужден четыре раза. Четвертый раз был арестован уже после войны в 1949-м. Но в лагерях выжил, в 1956 году освобожден и умер в 1967 году в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище. В интернете даже есть фото его могилы. Впрочем, заметного вклада в общественно-политическую жизнь послевоенного времени не оставил. А вот дочь Владимира Михайловича Елена оказалась в русском православном мире для многих настоящей путеводной звездой – светила долго, тихо все послевоенное и даже послеперестроечное время вплоть до исхода XX века. До войны ее арестовали в Москве следом за мужем – переводчиком английской литературы. Он первым в советской России начала переводить Джеймса Джойса. Арестовали – за «участие в фашистской организации», но Елена до конца своих дней была убеждена, что арестовали их «из-за Джойса». Муж погиб в лагерях, а ее освободили чудесным образом, безо всяких хлопот раньше срока. В ее жизни вообще было много чудес, с самого детства. Об этом она пишет в своей книге «Ты даруй мне силу». Получив воспитание в советской атеистической семье еврейских врачей, еще в детстве вопреки всему вокруг, она обрела религиозное мироощущение. Уже после лагеря, за неделю до Великой Отечественной войны Елена покрестилась в Православие. Она родилась в 1904-м, умерла в 2000-м, и пережила драматичные этапы российской истории XX века. Были в ее судьбе и подпольные священники, и катакомбная церковь в Загорске, и тайный постриг – как клятва верности погибшему в лагерях мужу и Христу. Затем была семья Александра Меня, спасение уникальной рукописи перевода «Улисса» Джойса, помощь отцу Александру в его трудах над «Сыном человеческим». Елена – тогда уже монахиня Досифея – стала его бессменной машинисткой. В советские годы она печатала те книги самиздата, которые Мень раздавал своим прихожанам. О ней в России сняли художественный фильм, но на большой экран он так и не вышел.
Оккупация: коллизии и иллюзии
– Вы сказали, что сам Владимир Вержбловский оказался в оккупированном городе. То есть, будучи человеком известным и уважаемым, не успел эвакуироваться вместе с чиновниками горздрава?
– Вероятно, не успел – по состоянию здоровью. В архивах есть показания, что Владимир Вержбловский во время оккупации находился на излечении в госпитале у Ребекки Мухиной. А затем сам начал ей помогать, подключился к лечебному процессу, спасал оставшихся в городе горожан. И также, в совершенстве владея немецким, стал переводчиком между воронежскими врачами и оккупационными властями. Но у нас пока ограничен перечень источников, и вопросов остается много. Когда Ребекку Мухину как еврейку расстреляли во дворе госпиталя (нынешняя школа № 12 – прим. ред.), другие врачи попытались спасти старого Вержбловского – перевести через дорогу и спрятать в Доме инвалидов (нынешний жилой дом № 86 по ул.20-летия Октября – прим. ред.). Но на углу их повстречала зондеркоманда Радецкого. Как теперь стало известно из архивных документов, еврей Вержбловский был убит оккупантами при переходе дороги.
– Что для вас как историка оказалось наиболее ценным в этих рассекреченных документах?
– Нравственные коллизии, которые в экстремальных ситуациях всегда становятся особо ощутимыми. С одной стороны, де юре Вержбловский сотрудничал с оккупантами, раз выступал переводчиком – посредником между ними и воронежскими коллегами. С другой стороны, он вместе с другими врачами оставался верен профессиональному долгу и клятве Гиппократа. И еще не стоит забывать, что до революции он много лет прожил в Германии, общался с самой уважаемой в немецкой медицине профессурой. Я думаю, он просто оказался в плену иллюзий, как и многие другие дореволюционные и советские интеллигенты, кто знал Германию и немцев лично, не понаслышке. Наверняка доктор Вержбловский продолжал верить в культуру, образованность и гуманистические ценности немцев. К тому же его, советского профессора, коллеги в Германии хорошо знали. И еще важный нюанс – Вержбловский себя к иудеям не причислял, он не соблюдал религиозные еврейские традиции. Его дочь Елена писала в воспоминаниях, что в семье никогда не было разговоров про религию, и даже когда она сама стала проявлять настойчивый интерес, родители с нею поговорили очень серьезно. В общем, в отношении немцев Владимир Михайлович питал особые личные иллюзии – а когда в городе проявилась вся безжалостная реальность 1942-го, весь принесенный оккупантами ужас, то уже было поздно. Расстрелянному профессору было 72 года.
Продолжение следует
–Для вас как ученого история профессора Вержбловского еще не завершена?
– Нет. Планирую писать монографию, потому что по мере изучения его документов стали открываться все новые пласты истории нашего города. Например – история воронежских госпиталей периода Первой мировой и Гражданской войн, которая пока не изучена. В то время Владимир Вержбловский входил в Беженский комитет Воронежа, оказывал помощь эвакуированным. В районе современной улицы Донбасской были построены казармы для беженцев из Прибалтики, Польши. Прибывало также много евреев, выселенных со своих территорий. Вержбловский тогда курировал все госпитали, и благодаря его усилиям губернию миновала масштабная вспышка эпидемий. Также многие аспекты не прояснены, и все больше вопросов появляется по мере изучения истории воронежских врачей и всей местной медицины во время оккупации летом 1942 года. Например, что стало с городской психиатрической клиникой? Врача-еврея этой клиники В.М. Гольфельда, а также его жену и мать заметил в пересыльном лагере на Чижовке начальник СД Август Брух. Семью вывели и расстреляли. Но логично предположить: если не эвакуировался врач, то и его пациенты оставались в городе. Также остается неизвестной судьба пациентов онкологической клиники и других лечебных учреждений. Загадкой остается и судьба пациентов Дома инвалидов-хроников им. К. Маркса (их имена нам известны), которых весной 1942 года эвакуировали в наш город из блокадного Ленинграда. Ведь их, вероятно, также не смогли эвакуировать, и они стали жертвами Песчаного лога. Весь этот еще не поднятый пласт конкретных судеб воронежцев представляет особый интерес. Именно личности, само олицетворение нашей истории мне особенно дорого.