06.10.2023, 08:47 
Чужой среди своих
Одна из первых моих публикаций с заголовком «Сколько стоит «мент поганый» сразу же и вызвала резонанс. Незадолго до этого ко мне обратились двое сотрудников ППС Левобережного РОВД, ставших жертвами одной из первых спецопераций недавно созданной службы собственной безопасности УВД. Неопытные оперативники сработали тогда настолько топорно, что мне не составило большого труда убедиться в невиновности «подозреваемых» и тщетности усилий сотрудников ОСБ. В публикации я «безжалостно» развенчал их «титанические усилия» в борьбе с коррупцией.
Уверенности в своей правоте мне добавил и тот факт, что опера из УВД использовали сомнительный метод провокации взятки, а в роли взяткодателя выступил завербованный ими человек, «артистические» способности которого мне были хорошо известны. Еще будучи малолеткой, он состоял у меня на учете, и я с ним немало намучился.
В УВД, конечно же, были «крайне удивлены» этой публикацией – там уже знали о моем «пролетарском» происхождении. Так мне впервые аукнулось мое милицейское прошлое.
Впоследствии не раз пришлось переживать ситуацию «свой среди чужих, чужой среди своих». Коллеги из прошлого сильно нервничали из-за того, что мне, как журналисту с милицейским опытом, гораздо сложнее было «пудрить мозги». И болезненно реагировали на мою, даже справедливую, критику: «как ты мог, ты же бывший»…
Ну и журналисты долго не могли привыкнуть к моему милицейскому «бэкграунду»: мол, бывших ментов не бывает. Они упорно путали милицию с другой службой…
Мне удавалось добывать инсайдерскую информацию, недоступную «обычным» журналистам – особенно в начале пути, когда по инерции люди из органов по-прежнему считали меня «своим». На службе в милиции еще оставались те, кто вместе со мной тянул служебную лямку, и многие из них уже выбивались в «большие начальники». Я общался с ними на понятном им языке правоохранительной «фени».
Потом они меня, конечно, «разоблачат», станут со мной осторожничать, «фильтровать свой базар». Некоторые из них ментально запишут меня в «прокуроры», которые больше противостоят милиционерам, чем защищают их права.
Вместе с тем там считалось, что от меня явной правоохранительной «лажи» на страницах газеты быть не должно. Ее, явной, обычно и не было. Но и корпоративной солидарности с бывшими коллегами из МВД – тоже. Вскоре многие это поймут.
В 1997 году я опубликовал статью «Кто управляет оргпреступностью?», в которой так ответил на этот вопрос: сами менты из УБОП и РУБОП. Столь радикальный вывод я сделал после нескольких конфиденциальных встреч с прокурорскими работниками, чекистами и сотрудниками милиции «обычных» оперативных служб.
В редакцию сразу позвонили, а потом и нагрянули возмущенные правоохранительные гости, которые упорно искали «заказчиков из мафиози». А их не было, да и не могло в той ситуации быть.
Дело закончилось тем, что меня пригласили в РУБОП, где товарищ майор, ответственный за контакты с общественностью, дал мне пространное и эксклюзивное интервью ни о чем. Точнее, оно «завершилось» вот чем: через годик-другой РУБОП ликвидировали, обвинив в сращивании с организованной преступностью...
«Хороша была Танюша…»
Недавнее милицейское, точнее, ИДээНовское прошлое подвигло меня, начинающего журналиста, на расследование одной очень сложной и деликатной истории. Такие темы даже маститые журналисты редко поднимали на страницах и в эфире своих СМИ. Но для меня, только что пришедшего на работу в «Берег», все было впервые и вновь. Я рвался в бой.
Из сводки криминальных происшествий за август 96-го мне стало известно о загадочной гибели восьмилетней девочки в одном из сел под Воронежем. Ее нашли повешенной во дворе своего дома. Пробивая информацию по этой теме, сразу же столкнулся с информационной блокадой, что, впрочем, объяснялось интересами следствия.
Через полтора месяца я выехал в командировку в село, будучи уже в курсе, что следователем установлен факт самоубийства. Однако опыт подсказывал мне, что у этой истории необычная подоплека. Хотя бы уже потому, что «по подозрению» задерживали отца погибшей девочки.
Я побывал в школе, где училась Таня Лыкова (фамилия изменена – прим. авт.), поговорил с ее родственниками, соседями, участковым.
Сразу после ЧП по селу распространились разные слухи. Среди них был и такой: девочку сначала изнасиловали, а потом повесили. Слух этот подогревали результаты судебно-медицинской экспертизы: у потерпевшей была нарушена девственность. В этой связи и уже официально родилась версия о возможном изнасиловании (или развратных действиях) с последующей инсценировкой самоубийства.
Мысль о самоубийстве многим казалась просто нелепой.
В этом всех и меня убеждала школьная характеристика девочки. В ней говорилось о «добросовестной, спокойной, любознательной», хотя и «немного скрытной ученице», которая посещала музыкальную школу и танцевальный кружок, выступала на конкурсах и участвовала в художественной самодеятельности. Награждалась памятным сувениром «Лучший танцор», была «активна и артистична»…
Отца Тани задержали, когда стало известно: девственность была нарушена за час до самоубийства. Согласно собственным показаниям Юрия Лыкова, в это время в доме с дочкой был только он. Жена находилась на работе, а сын гулял.
И в милиции Лыков на второй день ареста «чистосердечно» признается, что «в порыве нежности, охватившей его тогда, целуя и обнимая дочь», он непроизвольно перешел границу дозволенного. И рукой повредил то, что повреждать ему никак было нельзя…
Его отпустят через 15 дней.
Мы встретились у него дома. Мне, а до того – следователю прокуратуры Лыков скажет, что это признание сделал под сильным милицейским нажимом, что панически боится ментов и что смалодушничал, взяв чужую вину на себя.
Я спросил: тебя там били? Нет, сказал он. Но – грозились поместить в камеру с обвинением в изнасиловании и убийстве собственной дочери, что было равносильно смертному приговору...
Но я настаивал: только ли это заставило тебя отказаться от сделанного признания?
– Меня убедила в этом жена, да и говорю же, не делал я ничего такого! – раздраженно ответил он. И дал мне знать, что разговор окончен…
Жену, конечно, можно было понять. Ведь это позор, судимость мужа, а в семье еще растет сын, шестиклассник. А дочь уже не вернуть…
Мне показалось, что отец Тани, хоть и сам дочь из петли вынимал (не приведи никому, господи), быстро смирился с ее потерей. Такое же мнение озвучила мне и классная руководительница девочки, живущая неподалеку от Лыковых: мол, если не виноват и не верит в самоубийство дочери, почему тогда не ищет возможного преступника? Ведь даже с соседской бабкой не переговорил: может, она чего видела?
Меня предупреждали: Валентина, мать Тани, тяжело переживает утрату, не просыхает от слез, часто ходит на кладбище. Я действительно застал ее на грани нервного срыва: с первых секунд разговора она сразу же начала плакать. Правда, была она под хмельком – до этого выпивала с соседкой…
…Я долго и с отвращением разглядывал средних размеров ржавый гвоздь, за который крепилась петля, пустые ведра, валявшиеся неподалеку – пирамида из них стала эшафотом для Тани, – и мучительно думал: мог ли ребенок САМ это сделать? И не находил ответа…
С участковым разговор поначалу не клеился – пока я не достал пенсионную «корочку» МВД… Только тогда и выяснилось, что семья Лыковых не такая уж и благополучная, как ее отрекомендовали мне в школе. Точнее, семьи как таковой давно уже не было: муж и жена сосуществовали формально. Юрий часто выпивал, Валентина позволяла себе другие «шалости», закатывала истерики по поводам и без.
Злобу за неудавшуюся жизнь с мужем вымещала на детях. А отец, сказали мне, наоборот – их больше жалел и редко наказывал…
Я узнал и о том, что Валентина, еще при живой дочери, дважды пыталась свести счеты с жизнью: вешалась и травилась. Муж, правда, называл это больше инсценировкой, но Таня все это видела и переживала по-настоящему…
Все к одному: за год до трагедии задушилась соседка Лыковых, что жила в доме напротив. И так же ушел из жизни дедушка Тани, папин отец…
В общем, пазлы сложились. Я вспомнил, какой была Таня: добросовестной и немного скрытной, любознательной, музыкальной и артистичной. Подумал о душевной травме, которую мог нанести ей самый дорогой и близкий человек. А также о том, что жаловаться на него она не могла и не хотела – классная руководительница рассказывала, что Таня никогда ни на кого не жаловалась, даже если сильно ее обижали. Да и жаловаться на отца жестокой матери – не себе ли дороже?
Все эти факторы и обстоятельства по совокупности и сыграли свою роль в печальном финале. Таня вполне МОГЛА пойти на самоубийственный шаг. Скорее всего, не желая доводить дело до летального исхода. Как это демонстрировала, например, мать.
Увы, судьба распорядилась иначе…
Статья, которая называлась «Хороша была Танюша, краше не было в селе…», вышла в ноябре 1996 года. К слову, Святослав Павлович Иванов, главный редактор, так и не решился напечатать в газете фото девочки, где она, еще живая и красивая, увлеченно играет на фортепьяно. Вместо этого на полосу поставили фотографию болотного пейзажа с засохшим деревцем…
В день выхода публикации на редакционной планерке свежий номер газеты обозревал Жерносеков. Алексей своего «брата-журналиста» редко жалел и обычно рубил правду-матку в глаза. На обзорах коллеги его побаивались. Когда очередь дошла до «Танюши…», Жерносеков на несколько секунд замолчал, а потом выдал такое, что в редакции при мне не говорил никогда: «Текст отличный, тема раскрыта, к автору нет замечаний…»
Теперь я понимаю, что Алексей тогда сильно преувеличил, но и сам я долгое время считал эту свою работу одной из лучших.
Сейчас я не знаю, как ее оценивать. Уголовное дело было приостановлено, виновных де-юре так и не нашли. Это был тот самый случай, когда закон терзается, но молчит. Может, и мне не стоило вставлять свою «пару слов», публично влезая в это слишком деликатное дело? Сейчас в ту командировку я точно бы не поехал...