«Этот город меня завораживает до сих пор»: правила жизни воронежца Владимира Анищева

Если большое видится на расстоянии, то взгляд на нынешний Воронеж Владимира Анищева – пожалуй, наиболее верный.

Если большое видится на расстоянии, то взгляд на нынешний Воронеж Владимира Анищева – пожалуй, наиболее верный. И дело не только в «расстоянии» лет, но и в масштабе опыта и самой личности Владимира Петровича: в советские 70-е годы он руководил Воронежем, в 80-е – Узбекистаном в должности 2-го секретаря Узбекской ССР, накануне 2000-х работал первым заместителем главы администрации Воронежской области. Сейчас в свои 82 он по-прежнему «на коне»: ведущий «аксакал» областной Национальной палаты, и его мнение – на вес золота среди всех лидеров местных диаспор. А еще он – активный пользователь «Фэйсбука», пишет новую книгу, изучает иностранные языки и рисует картины.

Накануне Дня города Владимир Петрович делится с «Горкомом36» сокровенными мыслями о времени, о себе и о родном Воронеже.

– Больше всего я боюсь упасть до уровня брюзжащего критикана и уж тем более – уподобиться некоторым конъюнктурным политологам и во всем улавливать одни лишь недостатки, которые можно найти всегда. Россия – особое мировое пространство, его можно осмыслить, только видя историческую картину в целом, а не выхватывая выгодные кому-то слабые места. Это как в семье, где надо не критиковать и жаловаться, а улавливать все причинные связи недоразумений и вносить свой вклад в укрепление союза. Настоящие семьи держатся на правильном интеллектуальном подтексте. Но люди все чаще меняют семьи по своим «объективным» причинам, а под конец жизни говорят, что живут плохо. А они и не должны жить хорошо, потому что все, что Господь им дал – истратили. Вот и на свой Воронеж – как на свою дорогую семью – я смотрю с этих позиций.

– Я любил поработать в одиночестве, почитать прессу, осмыслить предстоящую неделю и поэтому по выходным часто засиживался в своем кабинете на пл. Ленина, 1. Однажды в воскресенье звонит дежурный милиционер снизу и просит принять нежданного посетителя. Это был мужчина, только освободившийся из тюрьмы. Он просил, чтобы я лично пристроил его куда-нибудь на работу. Человек был хорошо выпивший, вел себя развязно, и я уже нажал было кнопку дежурного, чтобы его выпроводить из моего кабинета. И тут он говорит: «Ладно, я ухожу, но у тебя скрепка есть? Дай мне скрепку!» Я удивился и подал ему со стола скрепку. И вот этот человек достает из кармана длинную связку скрепок и нанизывает туда же мою: «Я на этой нитке собираю все отказы мне, куда бы ни обратился. Ну теперь будет еще и твоя скрепка. Пошел я». И это меня так задело! Я его остановил, набрал номер телефона гендиректора завода «Рудгормаш». Мужчину взяли на работу. А через несколько лет как-то заехал на предприятие, и в одном из цехов ко мне бросается рабочий, радостно приветствует. Оказалось – это тот самый мой проситель, бывший зек, а теперь лучший гальваник «Рудгормаша». Эта история научила меня никогда никого не «утилизировать», стараться понять каждого и помочь.

– Я коренной левобережник. Отсюда, как шутили, на город идет коммунизм, но луг залили водохранилищем, и коммунизм уже прошел на весь Воронеж. Во время войны жил у дедушки в Верхней Тойде, и к моему возрасту пощады не было. Пас коров, за лето должен был натаскать из лесу дров на всю зиму, а на крышу – яблок и груш для сушки. Когда война кончилась, отец пришел с фронта, и мы вернулись в город. Я не помню ни одного целого здания на правом берегу. Идешь по проспекту – из земли торчат трубы землянок. Самым голодным оказался 1947 год. Карточки в магазинах отоваривали в основном дети, потому что продавщицы сразу нам добавляли маленький хлебный привесочек, и пока идешь до дому – можешь этот кусочек съесть. Весной мы с мамой покупали на базаре ведро картошки и стакан фасоли. Из картошки вырезали глазки и сажали вместе с фасолью. И летом мама уже варила фасолевый суп, а потом мы уже и картошку подкапывали.

– Лозунг «Из пепла и пожарища восстановим тебя, родной Воронеж» действовал на всех магически. Люди были очень мобильны, вдохновенны и добры друг к другу. Жили в коммуналках, но ужинали часто вместе, собирая на стол вскладчину. Помогали друг другу, чем могли. Сейчас некоторые авторы описывают послевоенный Воронеж как город, в котором кишели жулики и грабители. Было и такое, но все-таки основу общества составляли доброжелательность и взаимовыручка.

– Воронеж завораживает меня до сих пор. У него есть свое сердце, есть свои места силы, где лучше всего мне дышится и думается. Я очень люблю парк "Динамо", Плехановскую на всем ее протяжении. Люблю спуститься к водохранилищу мимо «Чижовской» застройки, наблюдать уютное обустройство всех этих домиков с чердаками и палисадниками. Еще люблю построенный во время моего руководства Театр кукол и Ледовый дворец.

– Помню, как мы с будущей женой – тогда пятиклассники – гуляли по лугу, еще не залитому водохранилищем, рвали и ели колокольчики, луговой чеснок, купались в реке. А потом нас взяли на работу геодезисты. Каждое утро я измерял уровень в реке. По осени нам, школьникам, оплатили всю работу. Так что мы с женой считаем себя участниками создания водохранилища. Когда им заполнились все наши любимые пространства, мы стояли на берегу и по-детски радовались, вспоминая, как вместе копали репер или ходили с рейкой.

– Я не буду также «брюзжать», что вот, мол, как хорошо мы работали, а сегодня ничего не умеют. Дело в том, что и сегодня руководители работают хорошо, но управлять таким многоукладным разнородным городом – сложнейшее дело. И сегодня это сложнее, чем было в советское время. Прежде в развитии города активное участие принимали промпредприятия. Заводы строили жилье, садики, поликлиники. У каждого была своя промышленно-санитарная зона. До сих пор воронежцы с разных мест зовутся «шинники», «авиационники», «электросигнальцы». На мой взгляд, процессы перестройки сделали все для того, чтобы обрушить знаменитую воронежскую промышленность. Все лучшие предприятия «упали». Так Воронеж потерял кадры, техническую элиту. И как-то незаметно появились руководители нового уклада, которые свободу капиталистического рынка приняли за вседозволенность. А среди истеблишмента областного и городского уровня образовалась брешь, в которой множились скандалы и распри. На мой взгляд, главное, что тогда было потеряно – даже не промышленность, а именно товарищеские связи внутри городского и областного руководства по преодолению всех местных последствий развала СССР.

– Сам местный климат, плодородие никогда не искоренят из воронежцев их «природного» созидательного начала. И тогда, после развала промышленности, строители стали тем локомотивом, который вытянул город на новый уровень. Они поняли, что Воронеж всегда будет привлекательным для жизни, и начали строить новые микрорайоны, вслед за которыми появилась новая современная инфраструктура. Именно строители сохранили кадры, мудрость, профессионализм до лучших времен, когда все утряслось в местных капиталах и истеблишменте, и город снова заблестел. Но потом уже строительные олигархи продолжали «хватать» землю любыми путями – и вот тут снова наступило время хаоса и вседозволенности. Смотришь на эти «гламурные» стройки – и понимаешь, как все сделано не по плану, без жесткой и грамотной управленческой руки. Многие позиции по современной застройке изначально решались не в мэрии, а у строителей. Все это тем более странно, что в Воронеже есть свой строительный университет. Так что я хорошо представляю, как нынешнему мэру и его команде тяжело справиться со всем этим наследием. И я убежден, что еще несколько поколений будут пожинать последствия разрушения социалистического общества.

– В социальных сетях я часто читаю негативные отклики о нашем городе, о том, что люди здесь невоспитанные и скандальные. Я не согласен. Настоящие воронежцы – очень задушевные, добрые, отзывчивые. И, конечно же, рядом с воронежскими женщинами ты всегда чувствуешь себя мужчиной. На их красоту, стиль, ухоженность нельзя смотреть равнодушно. Моей жене сейчас тоже 82 года. Но она выходит утром на кухню в каком-нибудь новом халатике – и я любуюсь. Просто красивая женщина. И главное – она всегда сохраняла себя как личность. Несмотря на мои должности, продолжала работать мастером по производству покрышек в 1-м – самом грязном! – цеху на шинном заводе, к сорока годам закончила факультет ПММ в ВГУ. Работала на первых ЭВМ в вычислительном центре завода им. Калинина, в «Гражданпроекте».

– Я был избалован большой публичностью, непререкаемостью и как обычный человек – развращался. А жена всегда относилась ко мне непредвзято, невзирая на мои должности. И заставляла становиться лучше. Я убежден, что без семьи человек – бродяга. Как бы ты ни был талантлив и богат, только в семье – в этой правде и близости безо всяких условностей – можно развиваться и исправлять свои недостатки до конца дней. А что может быть важнее?

– Я выучил английский язык. Сейчас учу немецкий и арабский. Именно с языка начинается постижение культуры и души другого народа. Когда работал в ЦК Узбекистана, то, бывало, проводил ночи в горах с чабанами. У них при любой общественной формации – свои законы. У каждого – палка, которая передается по наследству от дедов и прадедов. И если старейшины тебя в чем-то уличают, а ты не виноват, то надо положить свою палку на землю и через нее перепрыгнуть. И все – для совета старейшин вопрос исчерпан, все обвинения снимаются. Потому что чабан никогда не перепрыгнет свою родовую палку, если врет. Она «встроена» в его генетический код. За костром с чабанами можно многое понять про нравственные основы мироздания и про свою жизнь. Должности, связи, деньги могут исчезнуть в любой момент. Но если ты сохранил в себе древнего чабана, который никогда не перепрыгнет через свою совесть, то спасен навсегда.

21763890_1578683952189407_698618173_n (1).jpg