06.07.2018, 11:19 «Услышали, как взорвался мост»
Виталий Субботин:
«В 1942 году моей бабушке было 28 лет. У нее было трое детей: трехлетний Володя, пятилетний Валя (мой будущий отец) и Эдик, которому исполнилось 11. Жили они в доме на перекрестке проспекта Труда и улицы Плехановской (теперь – Московского проспекта). Тогда это была окраина города.
В конце июня начались страшные бомбежки, и они с мамой, братьями и соседями часто прятались в подвале дома. У кого была возможность, все уезжали, а наша семья не могла. Заводы и рабочих эвакуировали в первую очередь, а остальными гражданами никто особо не занимался. Город горел. Стояла жаркая погода, дым и гарь мешали дышать. Постоянно хотелось пить. Водопровод не работал. Старший брат Эдик с соседскими мальчишками во время затишья ходил на поиски воды и еды. На Хладокомбинате (возле виадука) они нашли лед в холодильниках и растапливали его на воду.
Разнесся слух, что власти в городе больше нет. Началась паника. Многие хотели уехать, боялись немцев. Транспорт не ходил. Продукты кончались, информации о положении на фронте не было – только слухи о продвижениях немцев. Жители ориентировались по канонаде со стороны Малышево и Семилук. Город уже не тушили. В моменты затишья жители растаскивали из разбитых складов и магазинов любые ценности. В первую очередь – продукты.
После одной из бомбежек жители улиц, прилегающих к привокзальным складам, рванули туда за продовольствием. Склады были разрушены и не охранялись. Папа и его старший брат принесли со склада бочонок сливочного масла. Мама и соседи срочно перетопили это масло в тазу на костре во дворе дома и поделили между собой; нашей семье достался трехлитровый бидон и железный чайник топленого масла.
Стало понятно, что, если власти покинули город, вот-вот войдут немцы. 6 июля прошел слух, что немцы входят в город по Острогожской дороге, и весь двор кинулся к Чернавскому мосту – спасаться на левый берег. Перед мостом была сильнейшая давка из гражданских, военных, машин, телег и лошадей. Все хотели попасть на левый берег. Бабушка несла на руках Володю, а папа и Эдик бежали сзади и несли чайник и бидон с маслом. Возле управления ЮВЖД они услышали, как мост взорвался. Бабушка с детьми попыталась переправиться вброд. Но было глубоко, и младшие дети не смогли перейти сами, а оставить их на берегу и переправить по одному на своих плечах бабушка побоялась. Папа потом мне рассказывал, что люди предлагали перевезти детей на лодке и подождать бабушку с младшим на левом берегу, но она опасалась потерять детей... Они еще несколько раз пробовали переправиться вброд, но – тщетно. Вернувшись в дом, на проспекте Труда спрятались в подвале. Так и началась жизнь в оккупации…
В начале августа немцы выгнали оставшееся население из города. Моя бабушка с детьми пошла вместе с людьми в сторону Курска. Пешком они добрались до станции Курбатово (а это 50 км!), где был фильтрационный лагерь. Из лагеря их отправили в трудовой лагерь в Германию, но до Германии они не доехали: на Украине их распределили на фабрику в Виннице. Как они там выжили, это отдельная история...
После освобождения Винницы они вернулись в Воронеж в 1944 году».
«Нам стало жалко солдатика»
Татьяна Радченко:
«Летом 1942-го мне исполнилось 11 лет, мы жили в селе Подгорное под Воронежем с мамой Евдокией, папой Мироном, братом и сестрой. Папу не призвали на фронт по состоянию здоровья – у него была парализована рука.
У нас был каменный дом, построенный дедом еще до революции. В конце июня 1942 года Воронеж начали бомбить, взрывы были оглушительные, очень страшные. Город горел, и дымом заволокло все небо, иногда в просветах дыма я видела кружащие немецкие самолеты. Подгорное не бомбили, но наша семья все равно пряталась в каменном погребе возле дома.
В один из июльских дней, когда в поселке было тихо, мы услышали треск моторов и стали смотреть в окна: по дороге ехали мотоциклы и машина. Мы поняли, что это фашисты. Быстро спрятались в наше убежище. Немцы осматривали село и заглянули к нам в погреб. Они увидели нас и… дали мне шоколадку.
Немцы вели себя мирно и поначалу не трогали местных жителей. За нашим домом был обустроен блиндаж.
В один из дней мы с братом и соседской девочкой пошли на огороды собирать клубнику. Немец, увидев нас, подозвал и дал нам длинное узкое ведро, жестами объяснив, что мы должны набрать клубнику и им. И брат придумал, как его обмануть. Он натолкал в ведро травы, а сверху присыпал клубникой. Отдав ведро, мы рванули домой. О том, что немец может нас наказать, даже не подумали. Считали, что это веселая шутка. Пронесло…
Через день после начала оккупации Красная армия начала обстреливать Подгорное из орудий. Село загорелось. Мы и еще две соседские семьи по привычке спрятались в погреб. Было, конечно, тесно и очень страшно. Ближе к вечеру наступило затишье. Мы вышли из погреба и на огороде нашли раненого немецкого солдата. Он был такой молоденький, что нам его стало жалко. Мы поняли, что враг отступил, а этот солдатик не смог уйти.
В этот же день село заняли наши войска. Мы подумали, что если красноармейцы немца найдут, то, скорее всего, расстреляют. Взрослые перевязали раненого, переодели в женское платье, а на голову повязали косынку. Когда в селе опять началась стрельба, мы спрятались в погреб и немецкого солдатика взяли с собой. А когда вновь наступило затишье, к нам в погреб заглянули красноармейцы, бегло всех осмотрели и, не заметив немецкого солдатика, ушли.
С наступлением ночи стрельба окончательно прекратилась, мы вышли из погреба и вывели солдатика на огороды, показав ему дорогу в сторону Подклетного. Что сталось с ним, мы не знаем…
На следующий дней красноармейцы пригнали в Подгорное несколько подвод и машин и вывезли всех местных жителей из села. Сначала нас привезли в Ступино, потом в село Пригородка возле Усмани, а потом в Песковатку, где мы и провели зиму. Нам дали пустой дом и работу в колхозе. За работу платили зерном, но очень-очень мало. С продуктами было совсем плохо. Мы меняли свои вещи на еду у местных жителей. Иногда выносили по горстке зерна домой, в карманах – чтобы никто не заметил. Это помогло нам выжить в эти непростые времена.
В начале лета 1943-го мы вернулись к себе в Подгорное. Все село сгорело. Наш каменный дом тоже был разрушен, но погреб остался целым. Мы поселились в нем и начали восстанавливать наш дом.
В 1989 году, когда пристраивали к дому новую кухню, мы копали траншею под фундамент и нашли два ящика немецких гранат на длинной ручке. На гранатах даже сохранилась зеленая краска. Вызвали саперов. Они проверили весь участок и увезли гранаты. Так война напомнила о себе спустя много лет».
«У меня над головой пули свистели»: как 6-летнему мальчишке жилось в городе, занятом немцами
Борис Григорьевич Шульгин проживает в частном секторе по склону улицы Карла Маркса. Вот его воспоминания о военном лихолетье. Спокойный, без пафоса и особых эмоций житейский рассказ простого русского человека о том, как судьба его била-била, а он выжил...
«На левый берег. Немедленно!»
«Родился я в Воронеже 1 января 1935-го, и до 1941 года мы жили тут всей семьей. Когда началась война, я был в детском садике, в районе стадиона «Динамо» за железной дорогой. Пришли родители, отец и мать, и меня забрали, больше детский сад я не посещал. Через несколько недель отец ушел на фронт. Кстати, дядя мой работал на авиационном заводе № 18 каким-то начальником и предлагал отцу: «Давай к себе устрою, дадут освобождение от армии». Отец сказал: «Нет, я пойду воевать». Он погиб в 1943 году.
Когда завод начали эвакуировать, дядька решил уехать в Куйбышев и нас с собой хотел взять. А мама моя, Анна Ивановна Шульгина, работала на телеграфе. Пошла к начальнику, но тот сказал: «Никого не отпускаем. Ты военнообязанная. Если уедешь самовольно, мы посчитаем тебя дезертиром». А дядька со своей семьей эвакуировался.
Позже телеграф перевели в здание (несохранившееся) на углу современных улиц Мира и Феоктистова. В городе оставили человек десять телеграфистов. Мама часто брала меня с собой на работу.
С конца 1941 года начали город бомбить. А в районе современной ул. Феоктистова падали только зажигательные бомбы. Бегал я допоздна по улицам, и как-то ребята постарше, с которыми немного сдружился, позвали: «Айда на крышу, сейчас бомбить будут». Дали щипцы. Но я ни одной бомбы не скинул. А ребята один снаряд скинули. На этом мое «дежурство» и закончилось.
Еще ходил напротив в парк гулять. Помню, в тот жаркий июльский день я один в парке бегал. Вокруг никого. Глянул в сторону Первомайского сквера – танк с крестом и мотоциклетки подъехали. Быстро домой побежал: «Мама, мама, немецкие танки!» Она: «Чертенок такой, иди ты, какие тут немецкие танки!» И тут как раз мимо нас танк проходит, с крестом! Мы видим это в полуподвальные окна из помещения телеграфа. Мама быстро по телеграфу передает в Москву, что в городе немецкие танки. Приходит ответ – позовите главного начальника, чтоб он доложил. Мать отвечает – начальство все сбежало, никого нет. Нас ведь оставалось трое: я, мать моя и девчонка – ученица на телеграфе, лет 18-ти. И тогда мама получает указание немедленно сжечь все документы и уходить, если возможно, за линию фронта. Мать дает мне спички, я поджигаю телеграфные ленты, куча большая. Дверь открывается, по порожкам вниз в помещение спускается военный, наш, русский: «Вы что здесь делаете?!» Мать объясняет происходящее. Лента эта еще цела была, военный ее прочитал. «Так, срочно идите к Чернавскому мосту, он еще цел, переходите на левый берег, к нашим. Немедленно!»
Похватали вещички свои и побежали. Вышли на проспект – ни одного человека. Никого, пусто все. Когда спустились ниже по ул. Степана Разина, то увидели, как люди из переулков по улице бежали к мосту. Много народу шло.
Упущенная возможность
Мы только собрались перейти на ту сторону, к мосту – а тут опять немецкие танки выезжают. Штук пять. Остановились. Мотоциклетки подъехали, с пулеметами. Вышли немцы, о чем-то разговаривают и дорогу нам перегородили.
А со стороны СХИ по набережной люди бежали – на Чернавский мост, чтоб уйти на левый берег. И здесь прямо на наших глазах мост взорвали! (Чернавский мост был взорван саперами вечером 6 июля 1942 года. – Прим. авт.). Наши взорвали, конечно…
Мы и пошли обратно. А на ул. Сакко и Ванцетти жил моей родной тетки бывший муж Людвиг с моим двоюродным братом. И мы к нему прибежали. Под вечер начался обстрел уже с нашей стороны. И нам пришлось укрыться в бомбоубежище, где сейчас технологический институт. Пробыли мы там примерно сутки, а потом заходят немцы – два автоматчика и офицер. Посмотрели – гражданские, с детьми, женщины. Шнель, шнель – идите, значит, отсюда, по домам все расходитесь.
Мы – обратно к дядьке. А дом его оказался разбит снарядом. Решили тогда вернуться домой. Дома встретили соседей – семью Атаяновых. Есть нечего, в магазинах пусто. Пшено иногда давали, конфет не было. Помню, оставалась одна конфета на прилавке, я тихо ее взял, развернул – а там деревяшка.
Сосед предложил пойти на склады, на Пушкинской они тогда были. На продуктовом складе – всего полно, рядом и аптечный оказался – лекарств навалом. Никакой охраны. Взяли что смогли. Так продержались какое-то время…
Через неделю мать приятеля моего Володьки узнала, что в СХИ днем – немцы, а ночью – наши. Ей с Володей удалось перейти линию фронта. Ушли, а нам ничего не сказали – и мы не смогли использовать такую возможность.
Песчаный лог. Побег
…Прошло время, начали нас выгонять из города. Человек по восемь автоматчиков заходили и гнали всех из домов. По улице Таранченко тоже немцы-автоматчики в оцеплении стояли – направляли к Митрофановскому монастырю. Перекрыли Плехановскую, в город не пускали, а гнали вниз, по Большой Стрелецкой и дальше к Песчаному логу.
Нет, не били, если не сопротивлялись. Какие-то вещи, если успеешь, можно было взять.
Поскольку вечером выгоняли, то, когда стемнело, они нас в дома в районе строительного института загнали – здесь переночуете, никуда не выходите. Мать моя решила вернуться домой за вещами. Ее отговаривали, но она ушла и вернулась только под утро. И погнали нас в Песчаный лог – мы в овраге, а сверху немцы. И все колючей проволокой обнесли. Сколько там пробыли, не помню. Есть не давали, только что мать успела принести из дома у нас было. Дядька мой Людвиг разведал, что из оврага есть выход – рассказал нашим близким и соседям. Договорились где-то часа в два ночи уходить. Настало время – потихонечку, потихонечку пошли. И остальные за нами потянулись.
Мы первые вышли в поле рядом. Немцы, видно, почувствовали, что побег, и давай стрелять из пулеметов и автоматов. У меня над головой свистели пули, я же маленький был. Добежали до лесочка и там спрятались. Утром оказалось, что Дон рядом. По дороге люди идут – на запад, без конвоя. Мы в эту толпу затесались и к понтонному мосту через Дон.
У немцев на понтонном мосту с обеих сторон по зенитному пулемету стояло. Только подошли – машины немецкие идут. Думали – все. Нет, машины прошли, и нас снова по мосту пустили. А когда перешли – там немцы уже объявили: идите только на запад, если вернетесь, вас расстреляют.
А тут наши самолеты начали бомбить. Но к мосту не стали приближаться, а бомбили колонну! Одна бомба взорвалась – осколок пролетел, только чиркнул меня по голове, но крови много полилось. Мать меня схватила, перевязала тем, что под руку попалось. Одной женщине ноги оторвало. Она кричала: «Убейте меня!» Паника, кто куда. И дошли мы в результате до Хохла. Там гестаповский штаб был и много полицаев. Но это уже другая история»…
Подготовил Владимир РАЗМУСТОВ