19.09.2019, 14:47 
Дойти до предела
– Скоро новая премьера, а настроиться на работу после почти полуторамесячного перерыва, наверное, трудно?
– Нет, я люблю работать. Я бы даже делала отпуск меньше, если честно. Отдых, конечно, необходим, но полтора месяца для меня много. Мне достаточно пары-тройки недель, и я снова готова репетировать и играть. Не то что бы я агитирую за то, чтобы сократить отпуск, просто мне хорошо, когда я в работе.
Сейчас репетируем «Тиля», у меня там две роли. Две героини, которые говорят на немецком и испанском языках. И спасибо моим друзьям из Германии, с которыми я провела отпуск, они помогли с произношением.
– Вы, выходя на сцену, не ищите образ извне, а стараетесь наиболее ярко показать необходимые стороны и качества себя. Почему?
– Это не совсем так. Я считаю, что в человеке есть всё. У кого-то одни качества явственно выражены, у других – другие. Человек очень многогранен, поэтому я не очень доверяю психологии. Вряд ли есть система, которая могла бы в совершенстве дать объяснение поступкам человека, раскрыть его мотивации.
Меня, например, очень волнует тема Великой Отечественной войны. Я не понимаю, откуда в человеке берётся желание убивать, делать какие-то зверства над людьми. Мой мастер в институте как-то сказал: «В каждом человеке есть червь, просто при определённых условиях, воспитании, давлении – он может вылезти». Именно может, но не обязательно должен. У кого-то он выйдет наружу, а у кого-то нет. Нет абсолютно добрых или злых людей. Всё равно я сначала смотрю, ищу вокруг, а потом – вижу это в себе.
– А на сцене больше вас или тех образов, которые вы наблюдали и взяли?
– Наверное, меня. Ну, а как? Если я не подключу себя, тогда это будет мёртвое что-то. У меня нет большого опыта игры в жанре комедии, и я не знаю, как бы я вела себя там. По моим ролям, если я себя не подключу – а это трагедия, гибель на сцене, драма, то это будет ни про что. Но мне даже интересно довести себя до какого-то предела, чтобы что-то патологичное внутри себя найти, и удивиться тому факту, что это есть во мне.
– Получается, не в ваших правилах полностью абстрагироваться от себя, тогда вы должны настолько хорошо знать грани своей личности и уметь управлять ими, чтобы в нужный момент достать то, что требует режиссёр…
– Есть предлагаемые обстоятельства, партнёры, которые эту грань порождают. Не бывает так, что всё ведёт к одному, а я вдруг решила другую эмоцию выразить. Всё как-то само собой складывается. Я, наверное, не человек системы, и я не знаю, как этот механизм описать словами. Я не техник и не мастер. Вот в Новосибирске есть артистка, которая может заплакать одним глазом. Вот где мастерство, хотела бы я так научиться.
– Лауреат премии «Браво!» продолжает учиться?
– Конечно! Мне ещё учиться и учиться. Вообще удивительно, что меня отметили. Эта роль далась мне очень тяжело. Когда я её увидела, то смотрела на эти несколько реплик и не могла понять, что делать-то? Долгими спорами мы пришли к согласию. Предполагалось, что она должна была быть в юбке. Это сломленный человек, но апеллирующий какой-то верой. Я смотрела документальные фотографии, чтобы понять, как выглядели женщины того времени. Все они мужеподобные, в шинелях, сапогах… Они – не монашки. Я не понимала, как это в итоге будет, но у меня был великолепный партнёр – Валерий Потанин (народный артист, умер в марте 2019 г. – прим. авт.). Думаю, это меня как-то выручило. Перед выходом мы всегда с ним сидели на одном стуле и представляли, что едем в поезде. Это наше третье партнёрство, уже какие-то свои были. Мне сложно представить этот спектакль без него.
«Люблю азарт»
– Помните свою первую роль в драмтеатре имени Кольцова?
– Сначала была сказка, потом «Река Потудань» и «Чайка», другие работы. Но не суть. Неважно, что за чем было, просто каждая работа чем-то близка. «Река Потудань», например, запомнилась тем, что роль в ней была специально выписана для меня. Я играла девушку, у которой по тексту Платонова всего две фразы – что-то про картошку. Но пришла на читку, а у меня там несколько листов, добавили авторский текст. Мне нравится, когда режиссёр не идёт по пьесе, а что-то меняет, добавляет. Это свобода в материале. Оправданная, конечно.
В «Быстром способе бросить курить» было мое самое быстрое переодевание в жизни. По сценарию меня шибануло током, и мне нужно было забежать за кулису, где меня уже ждали три человека. Резко всё с себя снять, тут же надеть платье, как у Екатерины II, парик, переобуться, обсыпаться полностью присыпкой и секунд через 40 уже на реплику стоять. Перед выходом ещё я наклоняла голову перед дым-машиной, чтобы дым задержался в парике. Такой это азарт!
В «Куда летишь, кукушечка?» я играла с переломом ключицы – пять дней после операции. Но все подумали, что так и надо. Левая рука пока ещё не до конца функционирует, из-за этого приходится переделывать что-то на спектаклях.
А в спектакле «Входит свободный человек» режиссёр Александр Баргман хотел видеть меня. Это была очень эмоциональная работа, и я помню, что ближе к финалу я очень сильно кричала. А ему всё время было мало. Я ломала голову, из каких кишок я должна что-то доставать? Уже спрашивала себя – не сильно ли я кричу? Я не против форм выражения патологии, но против того, когда люди не могут слушать это. Не потому что персонаж неприятен, а физиологически им трудно. Я боялась, что уже доходит до физиологии. Но Баргман всё требовал, говорил мне: «Ты можешь больше, ещё громче, мне нужна Дженис Джоплин». И он после премьеры мне сказал: «Всё хорошо, но можно ещё громче». И вышла потом статья в газете, где написали, что актриса слишком громко кричала. Значит, я попала в режиссёрский замысел.
– И вас же подстригли для этой роли…
– Да! Я приехала сюда из Челябинска, где играла Адельму в «Турандот». У меня были длинные волосы, и их крутили на железные бигуди в течение года. Других в челябинском ТЮЗе просто не было. Конечно, сожгли волосы напрочь. Я подстриглась коротко и только-только у меня отросли волосы, в «Чайке» я уже выходила с косой, как приезжает Баргман и говорит: «Мы бы хотели образ твигги сделать. Вы не согласились бы подстричься?». И я согласилась, уверена была, что Владимир Сергеевич (Владимир Петров – худрук драмтеатра им. Кольцова – прим. авт.) скажет нет.
И вот на следующий день прогон, режиссёр подходит, и говорит: «Петров сказал да». И чувствую, комок к горлу подступает, слишком резкое решение, я-то не очень готова. Я начала мяться, парикмахер из команды режиссёра – настаивать. Ещё и хореограф вмешался, стал говорить, что я нужна ему лысой. В итоге меня стригли в день премьеры. Две минуты до начала спектакля, а меня ещё стригли! На сцену я вышла с совершенно другими ощущениями, и это дало какой-то азарт. Меня ещё хотели покрасить в рыжий, но не успели. Вообще я за такие вещи. Если это оправдано, то почему нет? Я полтора года потом поддерживала стрижку.
Сила конфликта
– Боитесь первого шага на сцену?
– Да. На премьерах потряхивает, а на спектаклях, что давно идут в репертуаре, просто волнуешься. И действительно нужно сделать только один шаг. А когда вышел, то всё – погнали. Но если бы мы не волновались, в том, что мы делаем, не было бы живости. Премьеру играть сложнее, потому что не знаешь и не предвидишь, как всё пройдёт. Игра вслепую, мы продолжаем нащупывать образ. В репертуарных спектаклях организм уже запомнил действия и срабатывает на реплику. Он, как собака, научен. Ты не тужишься, потому что тебе это уже известно. Но есть другой риск и страх – чистого листа. Кажется, ночью разбуди, от зубов текст будет отскакивать, но бывают исключения. Когда ты много раз играешь спектакль, нельзя задумываться на сцене – что дальше? Это всё должно быть как игра на пианино, когда пальцы сами следуют по клавишам.
– Есть ритуал, который исполняете перед выходом?
– Я не суеверный человек. Это не про меня. Я молюсь. Не понимаю ни чёрных кошек, ни желания сесть на текст с ролью, если его уронил.
– А что если вы проснулись не с тем настроением, что нужно для спектакля? Вы не из числа тех артистов, кто принуждённо старается создать его?
– Не знаю. Может быть, это и происходит, но бессознательно. Есть кое-что другое. Я не люблю, когда всё слишком просто на репетициях. Мне нужен какой-то момент конфликта, и я себя начала на этом ловить. Через него происходит какой-то слом, и именно через него ты стараешься нащупать нужное. А когда всё гладко, мне это не подходит, это означает, что я, скорее всего, слишком поверхностно сыграла, не копнула. И я не сразу поняла, что сама привожу к конфликту – к моменту, чтобы что-то где-то щёлкнуло и что-то где-то родилось. Я тяжёлый человек, и я это признаю.
Я вспыльчивая, но не суеверная. Единственное что, я не снимаю крестик. Если он не на шее, то где-то в одежде. А в спектакле «Куда летишь, кукушечка?» на мне мой кожаный крест, который хорошо вписался в образ.
«Артисткой будет»
– У вас в интервью как-то проскальзывала фраза о том, что вы бы переехали жить к цыганам. Свободу цените?
– Мне нравится кочевая жизнь. Люблю национальности с очень яркой культурой и тех, кто ни к чему не привязан.
– Тогда почему вы решили стать актрисой?
– Я очень хотела. Но актриса – это моё второе образование. У меня после окончания школы не было финансовой возможности поехать и поступить в театральный институт в другом городе, поэтому я выбрала специальность пиарщика. Отучилась четыре года, и вдруг к нам приехали педагоги из МХАТа, чтобы отсмотреть молодёжь, которая планирует поступать. Я была абсолютно не готова, мне позвонила подруга и предложила пойти попробовать. Я ни в каких кружках не занималась. «Что я буду читать?» – задавалась вопросом. Я пуста. А все там читали и разыгрывали, а у меня – полстиха одного и полстиха другого. Это было плохо! Но мне сказали – тебе надо, пробуй.
– Родители поддержали?
– Да. Я подразумеваю, что они сначала думали – ну, пусть попробует. А когда первый и второй туры прошла, заметила, что у мамы даже какой-то азарт появился. Возможно, ещё один момент отразился. Когда мне было всего полгода, мы ездили на Украину к дедушке, и он поднял меня и сказал: «Артисткой будет». И эта фраза у мамы всегда в голове была.
Театр – игра
– Какой театр вам по душе?
– Люблю нестандартный, эмоциональный театр. Я не люблю, когда скучно. Не в смысле, что я очень современная, нет. Я за честный театр. Принимаю «бытовой» театр, он тоже может быть хорошо сделан, но мне нужны эмоции, что-то неклассическое – даже в классическом. Скучнее, чем многие современные пьесы, нет ничего, на мой взгляд. Не приемлю, когда без разбора начинают ставить. Когда говорят о физиологии, переписывая учебник анатомии, например. И эти пьесы выставляют как новые и откровенные, с претензией – посмотрите, какие мы смелые, ставим/пишем то, что другие не могут. Ну, а ради чего? Только, чтобы сказать, какой ты современный?
Есть такие вещи, на мой взгляд, которых не должно быть в театре. С другой стороны, когда Ваня Комаров ставил «Весну», я думала, что откажусь от роли в этой пьесе. Но он сумел найти в ней смысл. Он посредством имеющегося драматургического текста поставил хороший эскиз, но про что-то другое. И это было круто. От видения режиссёра многое зависит тоже.
А ещё появилась манера ставить микрофон, брать бумажки и читать. Сзади обязательно какой-нибудь экран – ну и всё. Посыл такой, что мы все такие простые. Но эта надуманная простота, проблемы вроде плиты и кредитов… Складывается представление, что некоторые люди совсем глубоко не копают, потому что людей волнует только бытовуха. Но я кардинально с этим не согласна. Прихожу в книжный, вижу, что люди читают. Слишком всё упростили, я не верю, что людей интересуют только бытовые вопросы. Или не хочу верить.
Но мне кажется, что современный человек, он же наш зритель, не дурак. Для меня театр – игра. А если её нет, то любой может выйти с листочками и почитать у микрофона. Только кого это трогает? Сделать это грамотно могут единицы.
– С вашим видением вещей, не задумывались поставить свой спектакль?
– Да, были такие мысли. Но я боюсь, что на это билеты никто не купит. Я понимаю, что бы я сделала, но это, наверное, для узкого круга зрителей. А это надо продавать. Я не верю, когда говорят: «Мне пофигу, нравится вам мой спектакль или нет». Это неправда. Ты всегда ставишь для людей и ищешь своего зрителя. Когда не принимают, это обижает.
Фото Алисы Ермаковой и драмтеатра
