22.04.2019, 19:18 
Сегодня Вячеслав Гардер – один из самых востребованных артистов в воронежском драмтеатре им. Кольцова, и факт, что даже в поселковую школу искусств он еле поступил, едва ли способен уложиться в голове. Но именно с решения оставить Гардера в детском храме искусства и начался, в сущности, путь артиста на большую сцену.
В этом году он сыграет в спектакле Платоновского фестиваля искусств – театр готовит премьеру «Улитка на склоне» по братьям Стругацким специально для культурного форума.
В поиске образа, в поисках себя
– Слышала, что в «Улитке на склоне» тебе досталась серьезная роль, которая должна открыть зрителю новые грани твоего актерского мастерства. Что в ней такого особенного?
– Это дико сложная роль для меня. Мой герой в этом спектакле дается мне непросто. Пока он для меня не до конца разгадан, не до конца понят мной. И это не дает мне покоя. Хочется верить, что на премьере я буду более спокоен по этому поводу. А что особенного? В общем-то, скорее, особым является сам спектакль, а не отдельно взятый персонаж, ведь театр – дело коллективное.
«Моя дорогая М»
– Репетиционный процесс – это коллективное творчество, и придумывают твоего героя все артисты?
– Мой герой – это человек, выписанный автором, и в нем уже есть какая-то изюминка. Мы же притираемся, много читаем, обсуждаем и пробуем. Ты вот что-то делаешь, не получается, а потом бац – и вдруг какое-то открытие, озарение. Репетиция – это всегда поиск. И поэтому я очень люблю репетировать и не люблю играть в спектаклях.
На репетициях и первых спектаклях мы горячие, режиссер постоянно нас пинает, а потом постановка входит в репертуар и показывается два раза в месяц. Ощущения выравниваются, все становится спокойнее (но иногда это в плюс). Я не хочу сказать, что спектакль после премьеры останавливается в развитии, но что-то в нем теряется. Я, наверное, теряюсь (смеется).
– Сложно поверить, что актер любит больше репетировать, чем играть в спектаклях. Ведь выбирая эту профессию, мечтают именно о сцене, аплодисментах... О результате, а не о поиске.
– А я никогда и не мечтал быть артистом. Я вырос в маленьком поселке на севере Бурятии и в девятом классе сдружился с плохой компанией, мы курили и выпивали. Маму это очень тревожило. Сестра ходила в детскую школу искусств, и мама уговаривала меня туда поступить. Видимо, хотела обеспечить мне занятость. Но я не хотел, упирался, мне было неловко, потому что вместе с этой компанией мы ходили под окнами школы и подхихикивали над теми, кто там занимается. Я боялся, что ребята будут смеяться и надо мной.
«Месяц в деревне»
Но в итоге я пришел, а педагог Лариса Анатольевна не захотела меня брать. У нее уже был опыт, когда мальчики приходили и уходили через два-три дня. Согласилась скрепя сердце.
Но я быстро нашел в этом плюсы. В школу искусств ходила девочка, которая мне нравилась. А потом и сам театр меня стал увлекать. Вообще я всегда думал, что хочу быть адвокатом, но в 11-м классе, когда готовились к экзаменам, я объявил родителям, что буду поступать в театральный. Мама не обрадовалась – сразу в слезы. Просила отца повлиять на меня. Это конец 90-х. В этой сфере вообще не было денег, и у нее в голове не укладывалось, зачем идти в актеры, если можно более прибыльную и престижную профессию получить.
«Моя дорогая М»
– Тем не менее, я знаю, что именно мама поддержала тебя на экзаменах.
– Да, мы поехали подавать документы, а нам сказали – вы опоздали, ребята, уже два тура прошли. И тут у меня внутри все опустилось. Но мама сказала: «Раз решил, надо идти до конца». Пришли к заведующему театральной кафедрой, а он с ходу заявил: «Ты не сможешь стать артистом, у тебя шрам на губе». Маму это оскорбило, она из тех, кто не даст в обиду своих детей. Она отправила меня за зонтиком, который забыла в приемной комиссии. Я уже понимал, что будет скандал. Я пулей слетал за зонтом, прибегаю и вижу картину: мать тяжело дышит, она все высказала заведующему, а тот стоит перед ней, опустив глаза.
Он сообщил нам, что набирается целевой курс для театра драмы им. Бестужева, вот и договаривайтесь с педагогами. Мы пошли в театр, а я до этого никогда не бывал в театре! Мы быстро нашли нужного человека – Андрея Штейнера, он и набирал курс, а он пригласил директора. Гоняли они меня по программе – стихи, басня, проза – целый час! Орали на меня! Я не понимал, чего они хотят. А у нас с мамой был уговор: если меня не возьмут, то я поступаю на экономиста. Но я был настроен – умру, но поступлю.
Педагоги спрашивали: «На шпагат садишься?» Сажусь! А там еще полметра до пола! «На руках стоишь?» Стою! Грохнулся на спину, всех перепугал. Я пел, кувыркался – все, что просили, делал. Они надо мной смеялись. Но я прошел.
«Месяц в деревне»
На следующий день был коллоквиум. Нас проверяли на слуховые, голосовые данные, пытались понять, каким кругозором в сфере искусства мы обладаем.
Мама приходила всегда со мной. И мне было так неловко от этого, а сейчас понимаю, что ее поддержка тогда очень многое мне дала. Хотя вахтеры позже рассказывали, что когда я сдавал экзамен, мама ходила по коридору и причитала: «Хоть бы не взяли» (улыбается). Сейчас она рада, что у меня есть профессия, которая мне нравится.
«Зритель – это тоже работа»
– Ты задумывался, откуда в тебе появилась очарованность театром?
– Театр – это магия. На первом курсе нас спрашивали, почему мы пришли в эту профессию. И я ответил, что здесь я могу быть кем угодно. Тогда я это так формулировал, сейчас понимаю, что я имел в виду свободу самовыражения. Здесь я могу быть разным, и мои герои становятся для меня хорошими знакомыми. Через анализ своих героев я могу понять что-то про себя. В жизни я очень закомплексованный человек, и театр помогает мне с этим справиться. – А не было страха, что закомплексованность будет только мешать профессиональному становлению?
– В 17 лет море по колено, кажется, что у тебя все получается. Тогда на экзаменах я ни про что не думал, только хотел пробиться. А в вузе уже обучают простым понятиям ремесла. Есть техники, которые помогают преодолевать смущение и волнение. У меня есть ритуал, который я делаю перед выходом на сцену: создаю вокруг себя творческую атмосферу, в которой мне комфортно будет работать.
Но избавиться от этого совсем, конечно, нельзя. Театр для меня – это всегда не удовлетворенность собой. И мне больше нравится, когда меня критикуют, а не хвалят. Это значит, человек увидел, что я промазал. Мой педагог Джемма Николаевна всегда повторяла нам, что любую критику надо делить на восемь, а похвалу на 16. Хотя, казалось бы, почему люди говорят артистам, какие они классные? Это же моя работа! Мы же не хвалим того, кто делает мебель: «Слушай, такой стул у тебя сегодня классный получился. Прям да».
Но актер – безусловно, тщеславная профессия. Мне льстит, когда мне говорят что-то приятное, и что ты берешь у меня интервью. Но сегодня ты нравишься, а завтра нет. В нашей профессии нужно всегда стараться быть честным. Если сыграл отвратительно, не получится сказать: «Пф-ф-ф, ну вообще-то вот мой диплом!» Надо постоянно доказывать, что ты не зря на этой сцене. Нельзя без критики и самокритики в нашем деле. Я убежден, что надо иногда бить себя по рукам.– Но можно ли услышать критику в аплодисментах?
– Аплодисменты – это просто учтивость. Если честно, они меня не трогают. Я как-то понял, что если зритель в конце не зааплодирует и уйдет, то со мной ничего не случится. Мне куда важнее, чтобы зритель во время спектакля вместе со мной затаил дыхание, вместе со мной переживал, вместе со мной смеялся. Мне важно, чтобы получился контакт. Аплодисменты – это традиция сказать в конце «спасибо», а не показатель успеха спектакля.
– Как узнать, получился ли контакт актера и зрителя, если он не выражается словами?
– В этом и есть магия театра. Вы просто это чувствуете. И этот контакт невозможно подменить. Можно сделать вид, что мы услышали друг друга, но это будет игра в поддавки. Но чтобы контакт получился, и актер, и зритель должны быть открытыми друг другу. Театр – это не просто пришел-сел. И это не только надеть костюм. Не просто прийти и сказать: «Да, блин, я читал пьесу, и там вообще не так было, что вы мне рассказываете!» Театр – это возможность задуматься, почему режиссер это говорит так, почему актер играет так. Театр предлагает собрать пазл, поэтому зритель – это тоже работа.
– И часто зритель готов собирать пазлы?
– Сегодня зритель вдумчивый и готов говорить о том, что происходит. Но я бы сказал, что именно молодежь более восприимчива к театру. Их труднее удивить, но они приходят сюда открытыми, готовыми к восприятию. Со взрослыми сложнее. У них опыт, они нередко привыкшие к определенному формату театра, и что-то новое их пугает. Но театр должен меняться каждые пять лет. Через пять лет обновляются клетки в организме, меняются артисты, и театр должен.
Взрослые приходят в театр чаще, чтобы просто отдохнуть. И разгадывать ребусы не все готовы. Приходят после работы и думают: «Давайте сегодня что-то попроще».
«Ковыряю болячки людей»
– Ты очень любишь театр абсурда. Роль в спектакле «Ловушка для птиц», наверное, одна из любимых?
– Любимая роль та, которую репетируешь сейчас. Но мне нравятся яркие формы в театре, но важно, чтобы они были оправданны. Бывают реалистичные тексты, но рассказаны гротескно, бывает наоборот. В таких жанрах труднее быть честным. Да и градус честности тут какой-то другой, он мне ближе. А как тебе «Ловушка»?
«Ловушка для птиц»
– Я смотрела ее раза три. Спектакль очень странный, сложный, и я пока не могу до конца понять, что в нем меня привлекает.
– Вот это и важно в театре. Театр, который заставляет прийти зрителя еще раз, чтобы найти ответ на свой вопрос. И театр должен быть таким – неоднозначным, провокационным. Чтобы театр задевал. Плохо, когда посмотрел, вышел и забыл. И для чего тогда все?
Случай был, подошла ко мне семейная пара после «С любимыми не расставайтесь». Девушка плачет и говорит: «Вы (имеется в виду театр и весь коллектив – прим. авт.) столько сделали для нас! Мы не разговаривали, заговорили только после спектакля». Это чума просто! Подобное случается раз в двадцать лет.
«С любимыми не расставайтесь»
А есть противоположная грань. Выпивали как-то с отцом однокурсницы, еще в институте учились. И он вдруг сказал мне: «Ты вообще понимаешь, что ты делаешь искусством своим? Ковыряешь болячки людей. А если я после спектакля приду домой и покончу с собой?» Вот только тогда я впервые понял, что моя профессия может нести не только развлечение, а я несу ответственность перед зрителем.
– Джемма Баторова рассказывала вам про идеальный театр. Ты нашел его?
– Вот ежедневник, который мне подарили ребята в Прокопьевске (Вячеслав Гардер работал сначала в театре драмы Бестужева, потом в Красноярском ТЮЗе, потом семь лет в театре Прокопьевска – прим. авт.). Они написали мне: «Никогда не теряй свой идеальный театр». Я им про это все уши прожужжал. Но его нет.
Когда ты учишься, тебе говорят, что даже уборщица в театре работает на театр, что все объединены какой-то высокой целью. Но на деле люди погружены в свои житейские проблемы, и есть госплан, который надо выполнять. Видишь, что театр должен продать столько-то билетов, и такое-то количество зрителей должно прийти. И для спектакля хочется масштабную декорацию, а денег хватает только на дырку от бублика. В реале – обыденность закрывает собой часть творчества. И иллюзия идеала исчезает.
Я потом приходил к Джемме Николаевне и говорил – вы меня обманули, нет этого вашего идеального театра. А она говорила – есть. Здесь, внутри тебя. Ты создаешь его сам.
Это интересно
Вячеслав Гардер признался, что нечасто дарит жене цветы. Для него очень важно самому вложиться в дело, а цветы он не сажает, не выращивает, не ухаживает за ними. На праздники он сам делает открытки для любимой, к которым прилагаются заранее обговоренные сюрпризы.
«Ганди молчал по субботам»
Фото предоставлено драмтеатром и из личного архива Вячеслава Гардера.